Григорий Костюковский - Напряженная линия
— Ждем представителей из полков, — объявил нам Воробьев. Потом, спросил:
— Не проголодались? Нам сообщили, что вы обеспечены продуктами по сегодняшний день включительно…
— Обеспечены! — раздались голоса.
— Ну и хорошо. Привыкайте сами себе варить. На фронте часто бывает, что кухне к передовой не подойти.
Воробьев достал портсигар, оделил нас папиросами. Кому не хватило папирос, тот свернул цигарки из махорки. А через минуту мы сидели вокруг Воробьева плотным кольцом, и он казался нам давно знакомым. Воробьев рассказал про дела на фронте: наши части отогнали противника на сто километров от Киева.
В «пятерку», куда я был назначен командиром взвода связи, вместе со мной ехали Бильдин и Васильев. Нас вез на тарантасе командир второго батальона капитан Оверчук, который отныне стал моим начальником. На дорогу он угостил нас свекловичной самогонкой, мясными консервами и пеклеванным хлебом.
Мы ехали, напевая песни, чувствуя себя уже старыми фронтовиками. Я разглядывал Оверчука. Молодой, сухощавый, белобрысый, с тонким шрамом над левой бровью, он казался мне очень мужественным и чуть загадочным. На вопросы комбат отвечал односложно. От него мы узнали, что в полку сейчас «башковитый замполит» — майор Перфильев… Я встрепенулся и спросил:
— Молодой?
— Виски седые.
«Не тот», — огорчился я.
Мы ехали темной степью, навстречу южному влажному ветру. Васильев задумчиво напевал:
— Реве та стогне Днипр широкий…
Он пел долго, в разговор не вступал. Оверчук, видно не охотник до песен, оборвал:
— Помолчал бы ты, сапер! — и Васильев смолк.
Комбат сидел, погрузившись в свои думы. Вскоре он нам их высказал:
— Надеялся получить хотя бы десять офицеров, а мне дали всего двух, да и то один из них связист. Без связиста я могу обойтись: взводом связи Сорокоумов командует, толковый солдат, его вся дивизия знает. И без пулеметчика можно бы обойтись. А вот офицеров-стрелков после боев под Орлом не хватает. Повыбивало многих.
* * *Я сидел в хате и знакомился с солдатами своего взвода. Их было пять.
— Коммунисты есть? — спросил я.
— Есть, — встал Сорокоумов, приземистый, с широкими плечами. Опустил тяжелые руки по швам и колкими зеленоватыми глазами из-под взъерошенных бровей оценивающе оглядывал меня.
«Не обстрелянный», — казалось, говорил мне этот взгляд.
— Комсомольцы?
— Один я, — встал паренек с женскими поджатыми губами, придававшими умному, бледному лицу оттенок скрытности и тонкого ехидства. Но ясный и застенчивый взгляд противоречил выражению губ, а когда паренек заговорил, впечатление ехидства и вовсе исчезло.
— Из Кургана я, по фамилии Миронычев.
— Из пяти человек один коммунист и один комсомолец, на первый случай достаточно, — вслух подытожил я.
— Ну, а вы почему в комсомол не вступили? — спросил я у молодого солдата, рассматривающего голенища своих сапог, кажущиеся короткими на его длинных ногах. Солдат бойко вскочил.
— Пылаев, непартийный большевик! На днях прибыл в полк. В комсомол вступлю на фронте! — отрапортовал он и, заложив язык за щеку, скорчив правую сторону лица, стал причмокивать.
— Что, конфетку сосете? — полунасмешливо спросил я.
— Нет. Два года конфет в рот не брал, зуб болит.
В манере Пылаева держаться было что-то беззаботное, птичье. И хотя он в боях, как я узнал, не бывал еще, веяло от него фронтовой лихостью. Он трогал больной зуб языком, причмокивал, кривился и, слегка наклонив голову набок, смотрел на меня лукавым взглядом.
Во время этого знакомства нас разыскал ординарец Перфильева.
— Едва нашел вас, — обрадовался он, узнав моих связистов. — Вот, думал, придется пошагать, если вы свою паутинку в поле раскинули. Товарищ лейтенант, вас вызывает майор Перфильев.
Дорогой ординарец пояснил мне:
— Майор всегда всех новичков вызывает. Так у нас заведено.
А я, слушая его, думал: «Перфильев, Перфильев. Однофамилец? Конечно, однофамилец. Мало ли Перфильевых».
— Вот на этой квартире они с командиром полка стоят, заходите, — показал ординарец на пятистенный крытый железом дом.
Замполит сидел за столом, перебирая бумаги. Он повернул к нам голову, порывисто шагнул ко мне.
— Сережа, Сергей, товарищ лейтенант! — кричал он, тряся меня за плечи.
— Ефим! Как ты побелел! — изумленно шептал я, приподняв голову: он был выше ростом. Мы обнялись и расцеловались.
— Федя, выпить и закусить! — весело крикнул ординарцу Перфильев.
Это был прежний Ефим. Вот так он бегал по комнате, читая свои стихи, пять лет тому назад. Он повесил мою шинель на гвоздь, вешалка оборвалась, он бросил шинель на кровать.
— Ничего, это моя койка, — пояснил он, — а это — Ефремова. Он уехал в штаб дивизии, дела у него там, да и дочка. У связистов на коммутаторе дежурит. Я ее видел — славная девушка, недавно приехала к нам в дивизию. Мать ее оставила Ефремова, еще до войны, в Одессу уехала, там, наверно, погибла. А дочь у тетки воспитывалась, потом курсы телефонисток кончила…
Ефим, говоря это, подошел к этажерке, показал на фотографию в небольшой рамке.
— Вот, отцу прислала, — и отвернулся к окну.
Я глянул на карточку и вскрикнул:
— Это она!
Ефим посмотрел на меня, как мне показалось, встревоженными глазами.
— Ты ее знаешь?
Я ему рассказал о встрече на станции.
— Ну, хватит об этом, — сказал он. — Напоминает она мне… — Не договорил, позвал: — Садись к столу.
Я смотрел на грудь Перфильева, украшенную несколькими наградами, среди них блестел орден Ленина.
— Ну, а со стихами как? — спросил я.
— Все мы поэты от шестнадцати до двадцати лет, — улыбнулся Перфильев. — Сейчас пока поэзия забыта.
На столе уже все было готово.
— Давай, Сережа, окрестим тебя в начсвязи боевого полка. Ты на этом месте как впаянный будешь. Такое только пригрезиться может: Сергей Ольшанский — у нас в полку…
— Нет, выпьем за другое, — перебил я, — за тебя живого, хоть и сивого.
А когда поднимали вторую рюмку и Перфильев возобновил тост, я его поправил:
— За командира взвода связи. Зачем скидки на дружбу? Я еще не обстрелян и связи полка взять на себя не могу — не справлюсь.
— Справишься!
— Нет. Пока научусь, жертвы будут. Взводным буду. Суворов и тот с солдата начинал.
— Ишь ты, сравнил! — усмехнулся Перфильев.
— И взводным — много, когда в подчинении солдат Сорокоумов…
— Пожалуй, ты прав, — согласился он. — Неволить не будем. Выпьем за взводного.
