Овидий Горчаков - Нина, Ниночка...
Положа руку на сердце: я лично лишь через десять лет пришел к такому же спасительному и мудрому выводу.
Год 1939-й. Нина поступает на геологический факультет МГУ. Почему именно этот факультет? Из дневника ясно: Нина стремилась идти путем отца. Отец никогда не был геологом, но был партизаном — походы, леса, горы, степи, ночные костры, рыбалки, охота, — словом, геологический. «Весенний туман в голове и в сердце, экзамены, частые прогулки с Гришей, любовный бред — все отодвинулось в лиловую даль…»
Готовясь к экзаменам в институт, Нина запоем читала книги по геологической разведке. Подумать только! Как здорово! Оказывается, Советский Союз занимает первое место в мире по разведанным запасам железа, марганца, нефти!.. Огромны запасы угля, бокситов, апатитов, калийных солей…
И Гриша и Лена уходят из дневника Нины. Мне было очень жаль расставаться с ними, живыми, полнокровными, интересными. Обычно — ведь я сам тогда писал дневник — в дневниковых тетрадях маячит один герой — автор дневника. А у Нины живыми, трехмерными предстали передо мной и Гриша и Лена. И вижу я их сквозь густеющую дымку времени не менее ясно и отчетливо, чем своих собственных одноклассников…
Признаюсь, сначала мне этот Гриша Гринблат не очень понравился. В самом деле, какого шута забивает он голову молоденьким девчонкам своими небесталанными стихами, занимается не столько учебой и спортом, сколько ухаживанием за Нинкой, Ленкой, Катькой и Алькой, страстно целуется с доверчивой Ниночкой на набережной Москвы-реки! Но потом, когда я прочитал в Нинином дневнике, что этот самый пижон Гриша одним из первых в своем классе ушел на фронт и погиб там, зарыл там все свои мечты и свой нерасцветший талант в каком-то безымянном окопе, я не только все ему простил, я полюбил его, как Нину.
Книги сливаются у Нины с любовью. Любовь с книгами. Из больно поразившего ее цвейговского «Письма незнакомки» она выписывает признание, которое могло бы быть и признанием самой Нины. Через несколько лет. Пока Нина только нащупывает себя в любви, потому что еще не пришла к ней, а только ищет ее. Вот это признание: «Я любила молча. Только одинокие дети могут всецело затаить в себе свою страсть. Другие выбалтывают свое чувство товарищам, треплют его, поверяя своим друзьям, — они много слышали и читали о любви и знают, что она неизбежный удел всех людей. Они играют ею, как игрушкой, хвастают ею, как мальчики своей первой папироской…»
Вот так. Нине уже восемнадцать, и она начинает понимать, что не дело это — бегать, вытаращив глаза, за Гришкой, поверять самые потаенные свои тайны Ленке, обмениваться дневниками и вообще разменивать себя — нет, не на пустяки, но беречь себя нужно, нужно, потому что трясут только спелую яблоню, а зеленые дички приводят к дикому несварению желудка. Гриша, Жора, Лева, Сережа… Мимо таких хороших ребят в жизни не пройдешь, беспощадно урезан будет срок их юности — на войне они станут комбатами, командирами батарей и дивизионов, эскадрилий и партизанских отрядов. Но Нина пока этого не знает и не может знать.
У Нины, несмотря на всю страстность темперамента, было весьма твердое понятие о девичьей чести. «В последнее время мы часто целовались. Он целовал робко, но страстно. Я же ни разу не ответила ему поцелуем. Почему? Стеснялась, было как-то смешно и неловко…» Говоря о себе в третьем лице, как бы глядя на себя со стороны, анализируя свое поведение, она писала летом сорокового года: «Чтобы сгладить неловкость молчания, он целовал ее. Но этот выход из положения ей не нравился. Она думала: они друг друга очень мало знают. Нужно узнать его поглубже, надо сблизиться духовно, сродниться. Эта мысль ей не давала покоя, а его… раздражала. Достигнуть физического сближения нетрудно, а вот познать себя и друга своего — это не удавалось. Отношения казались нечистыми, нехорошими. Это не любовь, а голая физиологическая страсть. Она пыталась постичь его внутренний мир, его мысли, влечения. И ни на один вопрос не получала ответа…» Ее требования к любимому высоки, и так же высоко ее целомудрие. Удивительной нравственной чистотой веет от самых ее сокровенных, интимных признаний.
Из Нины получилась бы верная, любящая жена, надежный, стойкий в беде друг, настоящая мать. «Смотрю на свою фотографию тридцать шестого года, когда папа уезжал на Север. Неоперившийся «гадкий» утенок с удивленными глазенками — не то татарчонок, не то калмычка — смотрит и удивляется чудесам жизни. И вот я вышла на порог «большой» жизни и вижу: расстилается передо мной туманно-лиловая даль, манит неведомыми радостями, обещает бури в своих просторах и сладостный покой в каких-то далеких гаванях. Чья-то мужественная сильная рука лежит на плечах, а детские ручки обнимают шею…
Но прежде всего мне хочется бури…»
А буря неумолимо надвигалась. Она уже бушевала в Западной Европе, срывая один за другим флаги независимости государств.
До войны Нина не слишком много думала о войне. Правда, она училась бросать гранату и защищаться от газов и авиабомб, прыгала с парашютной вышки в парке («Замечательно!»), ходила в военные походы.
Почти столько же, сколько о друзьях, пишет Нина о книгах. Для нее они и друзья и добрые, незаменимые наставники. В литературе ищет она ответы на множество волнующих ее вопросов. И книги занимают все большее место в ее жизни, формируя ее интеллектуально, воспитывая ее чувства, ведя за собой. Пожалуй, ни одно предшествующее поколение русского, советского народа не было в массе своей таким «книжным», как Нинино поколение, последнее довоенное поколение, не избалованное изобилием кинофильмов, не знавшее телевидения.
Читала Нина, как большинство из нас, бессистемно, но все же систему в ее чтении новинок вносили государственная издательская политика и партийность советской литературы. Благодаря этим влияниям мы все читали тогда в основном одни и те же книги: Горького, Паустовского, Маяковского, Вересаева, Ромена Роллана, Фейхтвангера, Цвейга, Стендаля. Сверх школьной программы Нина берет классиков в библиотеке и в читальне «Ленинки». «Прочитала Гёте, «Торквато Тассо»… Целые строфы вливаются в меня и без труда запоминаются..» Ее увлекает Блок. И тут же — Герберт Уэллс. Она не упоминает английский фильм «Человек-невидимка», но можно смело предположить, что именно этот сильный, прекрасно сделанный фильм привлек ее внимание к Уэллсу. Испания глубоко запала в сердце нашего поколения-Нина читает «Но пасаран» Элтона Синклера. Она сознает, что гроза, бушующая в далекой Испании, докатится и до ее Родины.
«Спасают только книги и театр. Читала Анатоля Франса. Очень своеобразный писатель. Язык четкий, сжатый, большое чувство юмора. Высмеивает существующее положение вещей, но будущего не представляет..»
