Вадим Прокофьев - Дубровинский
А главное, он был «новатором». Ведь это по его мысли создана паутина охранных отделений. Он настоял, чтобы старые «отцы командиры» и «неудавшиеся гвардейцы» ушли в отставку. На их место пришли полицейские чиновники, зачастую с университетским значком.
Очень компетентный в делах политического розыска, охранник П. Заварзин точно сформулировал «заслуги» своего шефа: «Зубатов был одним из немногих правительственных агентов, который знал революционное движение и технику розыска. В то время политический розыск в империи был поставлен настолько слабо, что многие чины его не были знакомы с самыми элементарными приемами той работы, которую они вели, не говоря уж об отсутствии умения разбираться в программах партий и политических доктринах. Зубатов первый поставил розыск в империи по образцу западноевропейскому, введя систематическую регистрацию, фотографирование, конспирирование внутренней агентуры и т. п.».
Зубатов понимал, что репрессивные меры могут лишь отсрочить падение царского трона, но не предотвратить его. Зубатов гораздо раньше народников осознал, что главная общественная сила, главная опасность для самодержавия – рабочий класс. Сами по себе интеллигентские кружки – это штабы без армии. С ними-то можно справиться и с помощью тюрем, ссылок, пуль, виселиц.
Но интеллигенты становятся опасны, объединившись с рабочими. Значит, решает Зубатов, необходимо оторвать рабочую массу от революционной интеллигенции. А как это сделать?
Видимо, прежде всего необходимо завоевать доверие рабочего. Рабочий недоволен условиями своего труда, своей жизни, рабочий готов бастовать, чтобы добиться каких-то улучшений. Что ж, можно предоставить законный исход недовольству рабочих, можно, так сказать, «легализовать рабочее движение».
Если рабочие по-прежнему будут видеть в царе, в самодержавии своих покровителей, пекущихся о нуждах пролетариев, то они и ограничатся борьбой экономической. Борьбой с хозяевами. Зато царь для них будет не враг, а отец родной. И пусть тогда революционеры-интеллигенты говорят все, что им угодно. У них уже не будет армии.
Зубатов пытался задержать рабочее движение на стадии борьбы экономической. И на какой-то очень короткий период времени часть рабочих поверила Зубатову. Но вскоре рабочее движение переросло и экономизм и зубатовщину.
Петр Кропоткин, перу которого принадлежат проникновеннейшие воспоминания революционера, признался, что в тюрьме все, и даже самые суровые и закаленные, даже уголовники, начинают с одного – с воспоминаний. А воспоминания всегда открываются детством или ранней юностью. Солнечной беззаботной порой единственных и настоящих каникул за всю жизнь. Потом уже вакаций не будет.
Конечно, Кропоткин забыл о тех, у кого не было ни детства, ни юности. Но в тюрьме о той поре вспоминают даже те, у кого их и не было.
Нерадостны эти воспоминания детства. Село Покровское-Липовец Малоархангельского уезда Орловской губернии, в котором 14 августа 1877 года родился, Иосиф, конечно, не помнит. Как не помнит и своего отца. По паспорту отец значился мещанином, знакомые величали его купцом какой-то там гильдии, а вообще-то он был мелким арендатором.
Разорился, когда Иосифу едва минуло три года. И умер. Любовь Леонтьевна Дубровинская и ее четыре сына – Григорий, Иосиф, Семен и Яков – оказались в отчаянном положении. Ведь в селе такой семье не прокормиться, если нет своего хозяйства.
Своего не было. Не было денег. Не было даже своего дома.
В Курске жили родственники. Любовь Леонтьевна переехала с сыновьями в Курск. Если бы родственники проживали в другом городе, пришлось бы ехать в другой.
В Курске Любовь Леонтьевна открыла крохотную шляпную мастерскую. И сама работала в ней мастерицей. А много ли шляпок нужно Курску? Шляпки – прихоть барынь да купеческих франтих, а их в этом городе и с полтысячи не наберется. Не каждый день заказывают новые шляпки. И не только у Любови Леонтьевны, ведь есть и другие мастера, которых давно знают, к которым привыкли.
Голодно жили. И все же Любовь Леонтьевна всех четырех сыновей отдала учиться в реальное училище.
Вспомнились наставления матери. Она никогда не попрекала разорванными штанами, испачканной рубахой, но избави бог получить двойку. Худшей обиды для нее не было. До пятого класса Иосиф и не знал, что такое двойки. А вот в пятом!..
Но с этого времени воспоминания уходят в сторону от реального училища, дома и даже матери.
Книги, книги. Заброшена учеба. Иосиф только отсиживает положенные часы в училище. Уроки готовит кое-как. Неизменным, правда, остается интерес к математике, легко даются языки, но в реальном они хотя и обязательны, а преподаются плохо.
Дубровинский все же получил среднее образование. К 1895 году он закончил шестой, последний, класс. В том же году семья перебралась в Орел. В Орловском реальном училище был седьмой, специальный, класс. Иосиф Федорович поступил в него, но не окончил – не выдержал экзаменов.
И многих это удивило. Ведь Дубровинский обладал недюжинными способностями. А училище кончали люди и вовсе бездарные. Он мог окончить с отличием. А ведь отличный аттестат открывал дорогу в высшие технические учебные заведения.
В конце прошлого столетия тяга к высшему техническому образованию у людей, вышедших не из привилегированных слоев общества, была необыкновенно велика. Инженер становился и в России заметной фигурой. Солидные оклады, участие в дележе прибылей, теплые места в правлениях акционерных обществ, директорские посты – казалось, все доступно, ведь инженерами Россия была еще так бедна.
У Дубровинского было много знакомых студентов. Братья Павлович, первыми раскрывшие ему глаза на «мерзости и несправедливости мира сущего», не получили законченного высшего образования. И отнюдь не по своей вине. Их выслали в Курск за участие в студенческих беспорядках. Причем Константин Павлович был студентом Петербургского технологического института, той знаменитой «техноложки», из которой вышли братья Красины и Михаил Бруснев, Глеб Кржижановский и Радченко.
Дубровинскому было с кого брать пример. Тот же Константин Павлович рассказывал своим юным слушателям из кружка «самообразования» не только о Марксе и Энгельсе, Плеханове и Засулич, он делился и живыми воспоминаниями о Брусневе. Он восхищался блестящим техническим дарованием этого человека.
И все же Дубровинский не сожалел о содеянном. Он не стал повторно держать экзамен за дополнительный класс реального училища. И, наверное, никто никогда его не спрашивал: а почему? Почему он не инженер? И только потом, после его смерти, его товарищи по партии, вспоминая Иосифа Федоровича, задавались вопросом: а почему?
