Александр Сысоев - Мятеж
Кроме воспитанной гордости у меня ещё существовало врождённое чувство исключительности нашей Родины России и русского народа, которое объяснить себе в то время я ещё не мог. Оно исходило от отца и его товарищей фронтовиков, — победителей в Великой Отечественной войне, которые, в свою очередь, воспитывались православными отцами и матерями дореволюционной России.
В санаторно-лесных школах, где я учился после смерти отца с 3 по 7 классы, вдоль коридоров на стенах висели портреты пионеров-героев, с описанием их подвигов. Такая наглядная агитация производила очень сильный воспитательный эффект на молодое сознание. Сам дух в наших классах был пронизан непримиримой воинственностью к мировому империализму и патриотизмом.
Завучем и учителем истории в санаторно-лесной школе № 6 у нас был Иван Иванович, — крупный пожилой мужчина, воевавший в годы войны партизаном в Беловежской Пуще и любивший на уроках истории рассказывать случаи из своей боевой молодости, как они подрывали фашистские поезда, устраивали засады, расправлялись с полицаями. По его инициативе к нам приезжали солдаты пограничники и на стадионе демонстрировали задержание шпиона с собакою и стрельбой холостыми патронами из автоматов. Восторгу нашему не было предела и после представления мы гурьбой выбегали на поле собирать пустые гильзы.
Летом, находясь в пионер-лагерях, мы регулярно участвовали в военно-патриотических играх «Зарница».
Отец умер 2 мая 1969 года, не дожив трёх месяцев до своего 44-летия. Рано утром, когда я ещё лежал в кровати, за ним зашли товарищи по оркестру и забрали его играть на похоронах у какого-то еврея.
После похорон, как обычно, они выпили, отцу стало плохо и он умер. В официальном заключении записали, что смерть наступила в результате отравления этиловым спиртом, но вскрытие показало что произошло кровоизлияние в головной мозг.
После смерти отца у матери на нервной почве развился открытый туберкулёз лёгких, и она порознь отдала нас с братом в санаторно-лесные школы, где мы обучались и жили на иждивении государства. Сама же мать с гостинцами по выходным приезжала навещать нас. Дома мы находились только во время учебных каникул, а летом, как правило, отдыхали в заводском пионерском лагере «Звёздочка». По этой причине с 3 по 7 классы я имел счастье обучаться и жить в коллективной среде сверстников, о чём совершенно не сожалею. Свежий воздух, режим дня, игры со сверстниками, разумная закрытость от внешнего мира, широта и свобода, а также любимые учителя и воспитатели, имена которых с благодарностью вспоминаю до сих пор, — все эти факторы дают несомненные преимущества в сравнении с жизнью обыкновенного московского школьника.
Учился я неровно в зависимости от возрастных особенностей. В 3 и 4 классах скатился до троек и четверок, в 5 и 6 вновь стал отличником. В эти годы, не имея никаких представлений о религии, я с удовольствием изучал в школе и самостоятельно точные науки: математику, физику, химию, считая их двигателем прогресса человеческой цивилизации. Приобретение знаний и развитие своих физических и умственных способностей стало для меня самоцелью и смыслом жизни, так как хотелось принимать в ней активное участие, а не просто плыть по течению. Кстати, этому способствовала официальная программа воспитания советской молодёжи, если человек не смотрел на неё лукаво.
По возвращении в свою родную московскую школу я так и не свыкся с её атмосферой индивидуализма. Класс уже не был дружной семьёй, а учителя любимыми наставниками. Во внутренних взаимоотношениях между учащимися и учителями преобладали лукавство и казёнщина. К тому же это время совпало с моим переломным возрастом, когда уходит детская непосредственность и появляется куча болезненных вопросов к новой для человека взрослой действительности, ответы на которые господствующее тогда атеистическое учение марксизма в принципе дать не могло. Но я их продолжал искать, так как не имел представления о своём правильном поведении в обществе, из-за чего жизнь для меня становилась сплошной мукой.
Вложенные с детства в меня отцом и учителями принципы входили в противоречие с доминирующими уже тогда правилами жизни московского общества. Эту перемену, произошедшую за время моего отсутствия в Москве с 1970 по 1975 годы, я заметил, но не имея жизненного опыта, посчитал её за объективно развивающуюся действительность. И все проблемы личного характера возложил на себя, как результат личного несовершенства.
В то время я уже учился в Кунцевском радио-механическом техникуме, куда поступил в 1976 году после 8 класса на специальность технолога радиоаппаратостроения.
Для начала я занялся развитием силы воли и выработкой характера.
Огромного труда мне стоила привычка вставать в семь утра и делать пятнадцатиминутную пробежку. Потом больше года приучал себя к простому сидению за письменным столом, чтобы делать уроки, так как после прихода из школы любил плотно поесть, а потом поваляться на диване. Но со временем навыки входят в привычку и становятся неотъемлемой частью человека, — то, что по началу кажется невозможным превращается в любимое занятие…
Летом я бегал, зимой ходил на лыжах в лес, по примеру брата стал посещать зал тяжёлой атлетики спортклуба «Фили» и за два года добился хороших результатов в физподготовке, обойдя по многим показателям своих сверстников.
Из сорока с лишним предметов, преподаваемых в техникуме, в итоге, только по одному у меня была четвёрка, по всем остальным отлично. Кроме учебной программы я самостоятельно изучал по книгам интересующие меня дисциплины, читал много художественной и научной литературы. Краеугольным камнем моего самообразования стал поиск смысла жизни и определение пути, на котором должен был обрести самого себя.
Но странное дело, — чем более я изучал в первоисточниках Маркса, Энгельса, Гегеля, — общедоступных философов в советское время, тем более терял душевное равновесие. Добросовестное восприятие в себе их учений порождало уныние и какую-то глухую тоску. Они сплошь состояли из надуманных искусственных догм, не то чтобы оторванных от жизни, а просто несовместимых с нею. Не даром что к четвёртому курсу техникума у меня под их влиянием стало развиваться чувство обречённости и пустоты, порождающие мысли о самоубийстве.
Чтобы привести в порядок перенапряжённые нервы, я самостоятельно занялся аутогенной тренировкой.
Аутогенная тренировка учит искусству расслабления мышц — релаксации и технике дыхания для достижения человеком полноценного отдыха. Этим дело не ограничивается. Когда он достигает пикового состояния и полностью расслабленные мышцы перестают подавать в мозг сигналы о себе, то человек перестаёт чувствовать своё тело и как бы плавает в пространстве голым умом. В этот момент подсознание раскрывается и легко подвергается внушению простыми мыслями.
