Михаил Барро - Пьер-Огюстен Бомарше. Его жизнь и литературная деятельность
По праздникам вся семья Каронов направлялась в церковь. Нелегко было собрать вместе эту многочисленную семью. Юные члены ее с самого утра разбредались по разным закоулкам, но Карон-отец нашел выход и придумал особенную систему штрафов. Каждый ребенок получал у него в месяц определенную сумму на лакомства и другие детские расходы, и вот – кто опаздывал в церковь, у того вычиталась часть этой суммы. Кто приходил после начала, у того удерживалось 12 су, опоздавший к чтению Евангелия штрафовался на 24 су, а не заставший возношения даров терял четыре ливра… «Таким образом, – вспоминает об этом Бомарше, – у меня очень часто оказывался дефицит в шесть или восемь ливров».
Десяти лет от роду Бомарше был отдан в школу в Альфоре. Что это была за школа, в точности неизвестно. Фигаро в «Севильском цирюльнике», многими чертами похожий на своего творца, говорит, что обучался ветеринарному искусству, но, по справке Ломени, ветеринарная школа в Альфоре была открыта гораздо позже. Гюден сожалеет, что старик Карон не отдал сына в университет или иезуитскую коллегию, отсюда следует заключить, что Альфорская школа была ниже и того, и другого учреждения. По-видимому, Бомарше был отдан в Альфор полным пансионером и только по праздникам приходил домой. Двенадцати лет он впервые испове довался в монастыре отцов Босоногих[1], где ему чрезвычайно понравилась картина Страшного Суда, доказательство раннего развития у него эстетического чувства. Накануне праздников, направляясь из школы домой, он часто сворачивал в Венсенн, к своему исповеднику, посмотреть на любимую картину и послушать рассказы монаха, тем более что эти рассказы всегда заканчивались хорошим угощением для слушателя.
В Альфорской школе Бомарше пробыл всего три года. На тринадцатом году отец взял его обратно домой. Вероятно, средства не позволяли старику Карону дальнейшие расходы на воспитание сына. Ему нужен был помощник в семье, работник в возможно скором времени. Наконец, как видно из его писем, он высоко ставил ремесло часовщика, а при таком настроении, естественно, не мог желать для своего сына ничего лучшего. Очень может быть также, что молодой Карон сам навел отца на мысль о прекращении курса наук своими скромными успехами.
Багаж знаний, с которым Бомарше возвратился под сень родительской кровли, без сомнения, был невелик. В Альфоре его обучали среди прочего латыни, и некоторые обстоятельства дают повод думать, что Карон-сын преуспел в этой науке. В 1741 году Париж праздновал блестящею иллюминацией рождение королевского принца. Начальство Альфорской школы отпустило своих питомцев посмотреть на это зрелище, и Бомарше в числе других. Как вспоминал он потом, его особенно поразила своим значением огненная надпись на здании тюрьмы – «Usque in tenebris» («Даже во мраке»). Беттельгейм полагает, что смысл этой фразы был объяснен Бомарше тем самым монахом, который угощал будущего писателя вкусными завтраками. По мнению немецкого биографа, знакомство Бомарше с латынью было весьма ограничено, и все цитаты в его сочинениях из римских классиков не что иное, как дань господствовавшей в то время моде. Действительно, в бумагах писателя сохранился список всех подобных изречений с приложением французского перевода их, исполненного рукою Бомарше. Но если Бомарше страдал недостатком дипломированного образования, то он с избытком обладал конечным результатом всякого образования: живым умом, способным верно судить о вещах. Гений выручал плохого школьника.
В нравственном отношении тринадцатилетний Бомарше был чрезвычайно странным ребенком. Подобно Лермонтову и Байрону, Карон очень рано обнаруживает чувственность. В тринадцать лет он уже влюблен в какую-то девицу и, когда она выходит замуж, предается некоторое время довольно мрачному настроению. Он делает в это же время первые попытки писать стихи и, надо сказать, пишет их без особенного труда, так как пересыпает ими письмо к сестре, мадам Гильбер, в Мадрид.
«Ваше письмо, – пишет тринадцатилетний корреспондент, – доставило мне бесконечное удовольствие. Оно вывело меня из мрачной меланхолии, которая владеет мною с некоторых пор, делает мне жизнь в тягость и заставляет сказать вам без лжи,
Что часто я томим желаньем
На край вселенной удалиться,
От злых людей уединиться
И кончить там с существованьем.
Но известия, полученные мною от вас, начинают понемногу проливать свет на мою мизантропию. Свободный и занимательный стиль Лизетты (вторая сестра Бомарше, тоже в Мадриде), увеселяя мой ум, незаметно превращает мое мрачное настроение в приятную истому, так что, не оставляя идеи об уединении, я думаю, что товарищ другого пола не замедлил бы скрасить мою отшельническую жизнь».
Здесь опять начинаются стихи. Бомарше перечисляет достоинства всех своих сестер и выражает желание, чтобы все эти прелести соединились в предполагаемом средстве от мизантропии, товарище другого пола. Он проводил бы дни с этим товарищем, ничего не делая, а ночи – посвящая любви. Письмо опять прерывается стихами, идея которых – намек на неудачный роман – никогда не связываться с женщинами. По словам Ломени, конец этого письма тринадцатилетнего корреспондента совсем неудобен для цитированья.
При таком настроении молодого Карона обучение часовому мастерству не могло, конечно, подвигаться с особенным успехом. Бомарше занимался спустя рукава. Его постоянно отвлекала другая страсть, любовь к музыке. Он играл чуть не на всех инструментах, оглушая своих домашних и соседей по квартире. В это же время у него заводятся знакомства с жуирующей молодежью. Маленькие пирушки в кругу этих приятелей вызывают постоянные исчезновения его из дому и поздние возвращения обратно. У него создаются в эту пору свои собственные расходы, и, чтобы добыть для них денег, он начинает принимать заказы тайком, без ведома отца, а выручку обращает в свою пользу. Стихи он пишет по-прежнему, с теми же вздохами о товарище другого пола, и волочится за знакомыми и незнакомыми девицами.
Старик Карон долго терпел безалаберное поведение сына, но не выдержал наконец и выгнал его из дому. Изгнание было, по-видимому, фиктивное, как крайняя мера с целью подействовать на самолюбие сына. Бомарше – ему было в это время 18 лет – укрылся у знакомых и при помощи этих последних ходатайствовал о возвращении под родительский кров. Старик Карон разыгрывал комедию изгнания чрезвычайно ловко и долго казался неумолимым. Наконец, примирение состоялось при посредничестве родственника и друга Каронов, банкира Коттэна. Но прежде чем возвратиться домой, Бомарше должен был подписать обязательство беспрекословно повиноваться воле отца. В этом документе чрезвычайно ярко обрисовывается как личность отца будущего писателя, так и причина разлада обоих, а следовательно, и личность самого Бомарше.
