Антон Дедем де Гельдер - Из записок барона Дедема
13.01.1812 генералу Дедему было приказано выступить с его бригадой из места ее стоянки, а в начале марта вся армия выступила в поход.
Пруссаки встретили французскую армию крайне недоброжелательно и были недовольны кое-какими злоупотреблениями со стороны французов, которые были неизбежны при проходе такого огромного войска в стране бедной, жители которой, не любя французов, неохотно давали им самое необходимое.
«Наши французы особенно страдали от недостатка вина, — пишет генерал Дедем; — немцы его не употребляют, а мои офицеры были не в духе, когда им приходилось обходиться без вина. Куда бы мы не пришли, нас встречали с неудовольствием; дамы в особенности не скрывали своего отчаяния по поводу того, что их король был союзником Наполеона против России. Все это еще более подтверждало то, что я неоднократно писал герцогу Бассано. Губернатор Данцига, генерал Рапп, принял нас великолепно; тут последний раз рассортировали людей, которые были не в состоянии переносить тягости военного времени, но офицерам было безусловно запрещено возвращаться во Францию: им велено было всем остаться в Штеттине. В Данциге изготовлялись для армии сухари; для перевозки их и бочек с мукой и солониной были приготовлены телеги нового образца, но армия была двинута в Россию слишком поспешно. Т. к. русские все разорили по пути, то возницы и их лошади истребили дорогою провиант, предназначенный для войск, и повозки пришли к месту назначения почти пустые.
Мы двинулись в половине мая на Эльбинг, где нашли принца Экмюльского. Мы простояли на квартирах в окрестностях Браунсберга до 11 июня; в этот день армия двинулась далее. Принц Экмюльский хотел, чтобы его войско казалось многочисленнее, нежели оно было на самом деле, и приказал проходя через города, идти не по-взводно, но по-полувзводно. Еще важнее было приказание, имевшее самые прискорбные последствия, а именно, чтобы выступая из Данцига, каждый полк взял с собою не более 1500 пар сапог, не считая тех трех пар, которые были розданы каждому солдату и находились всегда при нем.
Пока шли все эти приготовления, я поселился в замке Линденау, в двух льё от Браунсберга, где я застал и генерала Фриана; тут я получил знаменитый приказ по полку, который весьма естественно возбудил ропот среди пруссаков. Каждому военному, офицеру и солдату, было предписано взять у того, у кого он квартировал, съестных припасов на 10 дней. Мы запаслись сухарями и хлебом; у каждого солдата был небольшой мешочек с 10 фунтами риса и другой с 10 ф. муки, которые были завернуты в шинель. Мы забрали у местных жителей все телеги, для которых нашлись упряжные лошади, чтобы везти на них фураж и даже солому. Трудно себе представить, какое мы причинили разорение несчастным жителям. В Гумбиннене император произвел смотр некоторым корпусам армии и объявил о производствах. Мы двинулись на Вильковишки по направлению к Неману; роковой момент приближался.
Мы прошли через Пруссию не как чрез союзную страну, а скорее как чрез страну завоеванную.
Приказ относительно десятидневного провианта был не что иное, как данное официально разрешение грабить и делать насилия; видя все это, отеческое сердце короля прусского должно было обливаться кровью. Но лояльность этого монарха была так велика, что он до последнего момента давал Наполеону (который был в то время номинально его союзником) самые драгоценные советы и оказывал ему самую существенную помощь. Его честность была такова, что до похода, в продолжение и по окончании его он старался не поддаваться своим сомнениям в искренности Наполеона по отношению к нему, но старался уверить себя в том (таково было свойство его великодушного сердца), что Наполеон поймет наконец свои собственные выгоды, интересы Франции и все Европы и не только поддержит, но даже увеличит Пруссию.
Неман был перейден 24 июня[3] не без некоторого колебания. Граф Нарбонн, посланный к императору Александру I с поручением в Вильно, передал Наполеону мирные предложения, сделанные государем, который возложил всю ответственность за войну на нас, сказав: «чего хочет от меня император французов? будем жить по-прежнему в добром согласии, время еще не ушло; но если вы перейдете Неман, то я завлеку французскую армию в глубину России, где она найдет свою могилу».
Трудно изобразить величественную картину, которую представляло 600000-е войско, расположившееся у подошвы холма, на котором Наполеон приказал разбить свои палатки. С этой возвышенности он обозревал всю армию, Неман и мосты, приготовленные для нашей переправы.[4] Мне удалось случайно полюбоваться этим зрелищем. Дивизия Фриана, которая должна была находиться в авангарде, сбилась с пути и достигла возвышенности в то время, когда вся армия была уже в сборе. Император, увидав, что мы наконец появились, подозвал Фриана и стал давать ему приказания. В это время дивизия остановилась в ожидании своего начальника перед императорской палаткой; я подошел к группе генералов, составлявших свиту Наполеона. Среди них царствовало зловещее молчание, чуть не уныние. Когда я позволил себе пошутить, генерал Огюст де-Коленкур, с которым я был в дружественных отношениях, сделал мне знак и сказал тихонько: «здесь не смеются; это великий день». Он указал при этом на противоположный берег реки, как будто хотел присовокупить: «вот наша могила».
Когда император прекратил разговор с генералом Фрианом, дивизия прошла мимо всех армейских корпусов, направляясь к мостам; вскоре она очутилась на противоположном берегу. Тогда солдаты испустили громкие крики радости, которые привели меня в ужас; они как будто хотели сказать: «Теперь мы на неприятельской земле! наши офицеры не будут более наказывать нас, когда мы будем кормиться за счет жителей!» До тех пор, согласно строгому предписанию императора, начальству удалось поддержать строгую дисциплину. Прокламации напоминали войску, что, проходя по владениям короля прусского, мы находились на территории союзника и что к нему следовало относиться так, как будто мы находились на французской земле. Мы видели, к сожалению, что это приказание нередко было забыто или пренебрежено; но по крайней мере войско поступало в таких случаях вопреки приказанию начальства, которое удерживало солдат, говоря: «когда мы будем на русской земле, вы будете брать все, что захотите». Таким образом министры и генералы Наполеона следовали тому же принципу, коим руководствовались, как повествует нам Тацит, в своих действиях римские сенаторы и первые императоры: «Римляне, говорит он, не относились к тем нациям, с которыми они воевали, как к неприятелю, защищающему свое отечество, но как к рабам, которые осмелились возмутиться».
