Юрий Прокушев - Юность Есенина
«В нашем Константинове, — рассказывает сестра поэта Александра Александровна, — не было ничего примечательного. Это было тихое, чистое, утопающее в садах село.
Внизу, у склона горы, на которой расположено старое кладбище, был высокий бревенчатый забор, вдоль которого были рассажены ветлы. Этот забор, тянувшийся почти до самой реки, огораживавший чуть ли не одну треть всего константиновского подгорья, отделял участок, принадлежавший помещице Л. И. Кашиной. …На противоположной стороне села выстроились в ряд ничем не примечательные, обыкновенные крестьянские избы, за дворами тянулись узкие длинные полоски приусадебных огородов или садов»[11].
Как и во всем малоземельном, бедном рязанском крае, константиновские мужики в большинстве своем имели жалкие, крохотные наделы земли. «Земля на полях не одинакова по своему плодородию, поэтому каждое поле делится на три-четыре части, и в каждой из них семья получает свою „долю“. Доли эти так малы, — вспоминает сестра поэта, — что измеряются ступней или лаптем. Из-за недостатка земли и малоурожайности суглинистой почвы крестьяне наши, чтобы прокормить семью, вынуждены были искать дополнительных заработков»[12], Нужда гнала людей в город. Отрывались от земли и константиновцы, с малолетства уходя «в ученики», иные всю жизнь занимались отхожими промыслами, Только некоторым удавалось на время выбиться в люди: овладеть каким-нибудь мастерством, стать во главе ватаги плотогонов или плотницкой артели, иные, скопив «деньгу», пытались искать торговой удачи. Но их проглатывали более крупные торговые акулы. Нелегким трудом доставался в царской России хлеб и мастеровому человеку.
По-своему, через все эти тернии деревенской жизни прошли поколение за поколением Есенины и Титовы (семья матери поэта) — потомственные константиновцы. Здесь крестьянствовали прадеды поэта; выбивались в люди его деды; здесь вырос его отец, провела свою нелегкую жизнь его мать; в Константинове отшумело озорное деревенское детство будущего поэта.
«У меня отец — крестьянин, ну, а я — крестьянский сын», — не без гордости писал поэт в двадцать пятом году[13]. О своих родовых крестьянских корнях Есенин с достоинством говорит в автобиографиях: «Я — сын крестьянина»[14], — читаем мы в начале автобиографии, написанной Есениным в 1922 году; «Сын крестьянина Рязанской губ.»[15], — сообщает поэт о себе в незавершенной автобиографии, относящейся к 1923 году. «Я родился, — писал Есенин в 1924 году в автобиографии, — в 1895 году 21 сентября [16] в селе Константинове Кузьминской волости, Рязанской губ. и Рязанского уез. Отец мой крестьянин Александр Никитич Есенин, мать Татьяна Федоровна. Детство провел у деда и бабки по матери в другой части села, которое наз. Матово»[17]. В этой и других автобиографиях, в своих письмах и стихах Есенин нигде не говорит, почему его детство прошло в доме деда. В автобиографии «О себе» он лишь уточняет время, с которого он находился в доме своего деда — Федора Андреевича Титова. «С двух лет, — пишет поэт, — был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей…» [18].
Выпись из метрической книги о рождении С. А. Есенина.Естественно, встает вопрос, где же прошли самые первые годы жизни будущего поэта и почему он провел детство без матери и отца?
Когда-то на месте крестьянской избы, что стоит на усадьбе Есениных в Константинове, возвышался на пригорке ветхий двухэтажный дом, построенный дедом поэта — Никитой Осиповичем Есениным. «В молодости, — рассказывает Екатерина Александровна, — наш дедушка Никита Осипович Есенин собирался пойти в монахи, но до 28 лет никак не мог собраться, а в 28 лет женился на 16-летней девушке. За это намерение в селе прозвали его „монах“, а бабушку, его молодую жену, — „монашка“. С тех пор все поколение нашего дома косило прозвище „монахи“ и „монашки“… После раздела со своими братьями[19] дедушка купил небольшой клочок земли и построил себе двухэтажный дом. Вся усадьба дедушки заключалась под домом…»[20]
Дом Есениных в Константинове.Судя по всему, Никита Осипович Есенин был человек незаурядный, владел для того времени довольно прилично грамотой, часто «сочинял» односельчанам разного рода прошения, «много лет он был сельским старостой… и пользовался в селе большим уважением, как трезвый и умный человек»[21]. Не получив по разделу с братьями земли, Никита Осипович решает попытать счастья в другом деле и открывает мелочную лавочку, помещавшуюся в первом этаже его дома. В 1887 году, сорока лет, он умирает, оставив свою жену — бабушку поэта — Аграфену Панкратьевну с шестью малыми детьми. Вскоре после смерти мужа она вынуждена была прикрыть мелочную лавочку. Основной доход ей давали жильцы, которых она охотно пускала в свой дом: «В течение многих лет наш дом, который находился напротив церкви, заселяли монахи и художники, работавшие в церкви, которая в то время отделывалась»[22].
Когда первый сын Аграфены Панкратьевны — Александр подрос, его отдали «на выучку» в мясной магазин купца Крылова в Москву. Позднее он стал работать там приказчиком[23]. «Отец наш, — рассказывает Екатерина Александровна, — был старшим сыном. В детстве он пел в церковном хоре. У него был прекрасный дискант. По всей округе возили его к богатым на свадьбы и похороны. Когда ему исполнилось 11–12 лет, бабушке предложили отдать мальчика в Рязанский собор, но в последний момент отец раздумал. Ему не захотелось всю жизнь носить черную рясу, и вместо собора его отправили в Москву „мальчиком“ в мясную лавку»[24]. В 1893 году Александр Никитич Есенин женился на своей односельчанке Татьяне Федоровне — дочери константиновского крестьянина Федора Андреевича Титова, которая после свадьбы перешла жить в дом Есениных [25]. В этом доме родился и провел с матерью первые годы будущий поэт. Когда Есенин родился, Александра Никитича не было в селе. По рассказам односельчан, «дали знать отцу в Москву, но он приехать не мог. Поднялись хлопоты подготовки к крестинам и придумывание имени новорожденному. Остановились на имени „Сергей“. Татьяне — понравилось, а бабка Аграфена Панкратьевна запротестовала и „встала на дыбы“. Ей казалось, что люди, носящие одно имя, обязательно походят друг на друга, и она боялась, что мальчик будет иметь сходство с их соседом Сергеем, носящим прозвище „кулак“, которого Аграфена Панкратьевна видеть не могла. Свои опасения она высказала и священнику Смирнову, производившему „таинство крещения“, тот сказал: „Что вы, что вы, Аграфена Панкратьевна, не бойтесь, он таким не будет, это будет хороший, добрый человек!“»[26] Поначалу голубоглазый крепыш был любимцем и баловнем в доме Есениных. Сергей Есенин был первым ребенком, оставшимся у Татьяны Федоровны в живых[27]. Но вот на семейном горизонте сгустились тучи. «Наши родители, — рассказывает Александра Александровна, — поженились очень рано, когда отцу было восемнадцать, а матери шестнадцать с половиной лет. Сыграв свадьбу, отец вернулся в Москву, а мать осталась в доме свекрови. С первых же дней они невзлюбили — друг друга, и сразу начались неприятности. Полной хозяйкой была бабушка. В доме ее по-прежнему стояли постояльцы, их было много, и для них нужно было готовить, стирать, носить воду, за всеми убирать. Почти вся работа легла на плечи матери, а в награду она получала воркотню и косые взгляды свекрови. По-прежнему наш отец высылал свое жалованье бабушке»[28]. Между матерью и отцом Есенина вспыхнула ссора, и они несколько лет жили порознь: Александр Никитич — в Москве, Татьяна Федоровна — в Рязани. В своих воспоминаниях старшая сестра поэта указывает еще на одну важную причину разлада между родителями: их дед Федор Андреевич Титов поссорился с семьей Есениных, когда Татьяна Федоровна была еще невестой. «Эта ссора тяжело отразилась на всей дальнейшей жизни матери, а особенно на детстве Сергея… Дедушка поздно хватился улаживать жизнь матери и после неудачных попыток тоже стал чуждаться ее. Через несколько лет мать наша, имея на руках 3-летнего Сергея, ушла от Есениных. Дедушка взял Сергея к себе, но мать послал в город добывать хлеб себе и своему сыну… Мать пять лет не жила с нашим отцом, и Сергей все это время был на воспитании у дедушки и бабушки Натальи Евтеевны. Сергей, не видя матери и отца, привык считать себя сиротою, а подчас ему было обидней и больней, чем настоящему сироте»[29].
