Уильям Бакли - Австралийский робинзон
Сейчас это дело прошлое, тогда же все невзгоды были еще впереди, но парень я был здоровый, сильный, слыхал, какие подвиги совершали храбрецы, чтобы отстоять свою жизнь и свободу, и твердо решил при первой же возможности бежать. Скорее всего меня подстегивал мой неспокойный характер, не мирившийся ни с каким принуждением.
Одним словом, я сговорился с тремя товарищами в первую же темную ночь бежать, захватив с собой как можно больше провизии и ружье, с которым нам разрешали охотиться на кенгуру и опоссумов.
Вскоре нам представился подходящий случай. Мы выскользнули из поселка как будто незамеченные, но в самый последний момент часовой окликнул нас. Не получив ответа, он выстрелил, и один из наших товарищей, тот, что шел последним, упал как подкошенный, убитый, очевидно, наповал[8]. Во всяком случае я о нем больше никогда не слыхал.
Часа три-четыре мы бежали и, только почувствовав, что наши силы на исходе, решили передохнуть и подкрепиться. Ушли мы уже довольно далеко, пора было подумать, что делать дальше, и проверить багаж. Он состоял из нескольких оловянных мисок, чугунного котелка, охотничьего ружья и запаса продовольствия на несколько дней. Вскоре мы двинулись дальше и шли, пока не достигли берега реки, протекающей поблизости от залива[9]; австралийцы называют ее Даки Барвон[10]. Здесь мы отдыхали до рассвета. Утром, уже собираясь тронуться в путь, мы увидели большую группу, а может быть, целое племя австралийцев, вооруженных копьями; я выстрелил, желая их вспугнуть необычным звуком. Они и в самом деле перепугались и поспешно скрылись в лесу.
Тут уместно заметить, что теперь уже нам нечего было опасаться погони. Губернатор Коллинз был уверен, что любой беглый каторжник предпочтет явиться с повинной, нежели погибнуть от голода; к тому же мы шли ночью так быстро, что оставили лагерь далеко позади.
Все же нам хотелось пройти в первый день еще больше. Мы решили избавиться от совершенно ненужного нам чугунного котелка и выбросили его в кусты. Тридцать два года спустя его там нашли люди, которые расчищали участок для посевов.
Нам надо было переправиться через реку, но ни один из нас не умел хорошо плавать. Я первым вошел в воду и с грехом пополам помог переплыть на другой берег своим товарищам, а затем переправил и нашу одежду.
К наступлению темноты мы находились примерно в двадцати милях от того места, где сейчас расположен Мельбурн. Переночевав, мы Перешли вброд реку Ярра[11], затем пересекли обширную равнину и достигли Яванг Хиллс. За ужином доели остатки хлеба и мяса. Надо было бы, конечно, с самого начала распределить свои запасы так, чтобы их хватило на большее время, теперь же нас из-за собственной неосмотрительности ждал голод.
Утром я сказал своим спутникам, что нам надо выйти на побережье и там искать пищу. Они согласились, и мы проделали весь длинный утомительный путь в обратном направлении. Зато на берегу моря мы отыскали несколько моллюсков и ими заглушили голод. В большой бухте — австралийцы называют ее Курайу — нам посчастливилось найти источник с пресной водой, и рядом с ним мы заночевали.
Утром мы двинулись дальше по берегу залива, собирая моллюсков, и в конце концов пришли в Вудела, что на языке австралийцев означает «скала». Здесь мы снова отдохнули, если только можно отдохнуть при отсутствии самого необходимого для поддержания жизни. Моллюски, правда, спасали нас от голодной смерти, но мы очень страдали от такой еды. На следующий день мы продолжали идти в прежнем направлении. По дороге нам попадались хижины австралийцев, и мы ежеминутно опасались, что натолкнемся на одно из племен, которые охотятся и ловят рыбу в этой части побережья. Еще через день пути мы заметили островок Барвал, до которого можно было добраться во время отлива. Здесь мы задержались на несколько дней, чтобы восстановить свои почти совсем истощившиеся силы. На острове было много смолы. От нагревания над костром она становилась мягкой и годилась в пищу. Мы питались этой смолой и рыбой.
С Барвала была видна «Калькутта», стоявшая у противоположного берега залива. Лишения охладили пыл моих товарищей. Они страстно желали вернуться на «Калькутту». Мы принялись подавать сигналы: ночью жгли костры, а днем вывешивали на деревья и шесты наши рубашки.
Наконец в один прекрасный день от корабля отчалила лодка и направилась в нашу сторону. Мои спутники, конечно, боялись грозившего им наказания, но страх голодной смерти был сильнее. В глубине души они надеялись, что из сострадания к перенесенным ими мукам губернатор смилостивится и простит их, и поэтому с нетерпением ожидали лодку.
Но увы! Примерно на полпути она повернула обратно. Надежды наши лопнули, как мыльный пузырь, и мы еще шесть дней провели на островке, все время подавая сигналы, но без всякого успеха. Мои товарищи совсем отчаялись и стали горько сетовать на свою судьбу.
На седьмой день к вечеру они решили по берегу залива вернуться в лагерь. Долго уговаривали они меня, но я оставался глух ко всем увещеваниям, твердо решив сохранить свою свободу, чего бы мне это ни стоило. Вскоре мы разошлись в разные стороны[12].
Несмотря на мою решимость не расставаться с волей, после ухода товарищей мною овладела тоска. Я не в силах рассказать, какие чувства обуревали меня. Я думал о друзьях юности, о событиях детских лет, о начале своей самостоятельной жизни, о приговоре, обрекшем меня на рабство, о свободе, к счастью, обретенной мною, но при каких обстоятельствах! При одной мысли об обстановке, в которой я очутился, у меня сжималось сердце.
В течение нескольких часов меня терзали самые мрачные предчувствия. Скрепя сердце я в одиночестве отправился дальше.
Не могу понять, почему я решил, что смогу добраться до Сиднея, двигаясь при этом в противоположном от него направлении. Мне было тогда невдомек, что, даже достигнув цели, я тут же был бы схвачен как беглый каторжник. Вся эта затея была чистым безумием.
В первый день своего путешествия в одиночестве я увидел издалека большую группу австралийцев, расположившихся возле шалашей из коры и веток. Думаю, их было около ста. Несколько австралийцев заметили меня и направились в мою сторону.
Насмерть перепугавшись, я бросился к реке и в одежде переплыл ее, но с непоправимой потерей. Тлеющая головешка, с которой я не расставался в пути, затухла. Теперь я лишился возможности варить пищу и обогреваться.
К счастью, австралийцы не стали меня преследовать и вернулись к своим шалашам.
Успокоившись, я снова зашагал по направлению к морю. Спать я улегся в густом кустарнике, прикрывшись листьями, ветками и тростником.
