Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)
Переводы Ирины Озеровой исключают одноцветность, ибо человеку глубокому несвойственно мыслить аксиомами: отсюда – разнообразие авторов и судеб, что предполагает столкновение разных, чаще противоположных цветов и оттенков, чтобы в их столкновении могла родиться истина. Вот почему в произведениях этого раздела не найдешь ни чистой грусти, ни чистой, безоблачной радости. Они неразделимы, как свет и тень, как счастье и боль, как жизнь и смерть. А позиция поэта-переводчика подчеркивает, акцентирует главное. То, что позиция всегда выражена точно, не допускает двусмысленности толкований, помогает созданию цельного и зримого образа. Творческая взыскательность и скрупулезность в работе над словом, стремление пристальнее вглядеться в лицо жизни, многозначность художественных образов – все это пришло к Озеровой-поэту от Озеровой-переводчика.
«Переводчик – это перевозчик, перевозящий с берега непонимания на берег понимания». И благодаря Ирине Озеровой мировая поэзия стала ближе и понятнее русскоязычному читателю, за что ей отдельное «спасибо».
Стало уже своеобразным штампом сравнивать жизнь с дорогой. Штампом потому, что далеко не всегда это точно. Не каждая жизнь – дорога. Иногда это скучное сидение на одном месте, унылая неподвижность во времени. Но когда жизнь наполнена движением чувств, раздумий и дел, она становится дорогой, по которой могут пройти и другие. Такая жизнь никогда не исчезает бесследно, как след корабля на волнах. Она скорее подобна трудной горной тропе когда-то давно пробитой в скалах, чтобы сотни людей, чтобы будущие поколения расширяли ее, забывая порой о том, кто оставил самый первый след.
Думается, нет необходимости рассказывать читателям о таких поэтах, как Джордж Гордон Байрон или Виктор Гюго, Райнер Мария Рильке или Шарль Бодлер, Сидней или Эдгар По, – писал в рецензии на книгу «Берег понимания» А. Шагалов. – Важно, что у голландцев, и у южно-африканского поэта Уильяма Плумера присутствует тема России, восхищение нашим великим народом, его прошлым и будущим. Так замыкается круг. Рильке пытался писать по-русски, но нужны были горячее сердце и бережная рука русского поэта, чтобы при всей адекватности стихи стали достоянием многонационального читателя нашей страны.
Мы часто можем услышать дискуссии: переводить точно или переводить эмоционально верно. Переводы И. Озеровой демонстрируют, что успех достигается только тогда, когда оба эти начала слиты воедино. Тогда мастерство ненавязчиво, чужая мысль облекается плотью, и стихи получают второе рождение, становясь достоянием русской поэзии».
Именно поэтому в третьем разделе книги собраны воспоминания, рецензии, отклики на смерть Поэта людей, в сердцах которых жизнь и творчество Ирины Озеровой нашли созвучие. Жаль только, что большинство из тех, кто знал ее лично, уже умерли, а мой архив был почти полностью уничтожен пожаром. Но и то, что удалось найти, даст возможность читателю взглянуть на Ирину Озерову еще с одной стороны, глазами людей, на которых она оказала влияние, которые любили и ценили ее.
«Ирина Озерова не искала легких путей ни в поэзии, ни в жизни, – вспоминала в рецензии на книгу «Арена» Татьяна Маршинина. – Наверное, не каждый бы решился на такое: оставить университет, будучи уже на четвертом курсе, чтобы поступать на первый курс Литинститута. А уж отказаться от издания в «Молодой гвардии» книги, рекомендованной к печати Всесоюзным совещанием молодых писателей, сочтя эту книгу недостаточно зрелой, – это, как хотите, поступок! И на целину она дважды ездила в составе бригады молодых литераторов не моды ради. Хотела узнать жизнь настоящую, черпать в ней материал, испытать себя на прочность…
Она и потом много ездила по стране. И с полной самоотдачей, не жалея сил и времени, помогала молодым найти себя в литературе, когда работала в «Литературной России». И как депутат Дзержинского райсовета добивалась предоставления квартир, а сама при этом жила в коммуналке.
Вот почему она имела право на иронию, говоря о тех, кто прячется от жизни за «двойными стеклами», когда «В своей квартире, как в тюрьме, скучаем, и телевизор запиваем чаем, двухмерности программ подчинены».
Не нужно вставать на ходули, чтоб выделиться из толпы «людей похожих», словно вылепленных «из однозначной пустоты». Истинно «непохожих» выделяет сама жизнь, и это они делают ее неповторимой и осмысленной, отрекаясь во имя этого от благополучия и сытости, от устроенности и проторенных дорог».
Эта книга – дань памяти прекрасному Человеку, Поэту, Переводчику.
Хочется верить, что и спустя более четверти века после смерти Ирины Озеровой, ее творчество никого не оставит равнодушным, как не была никогда равнодушной и сама Ирина Николаевна, считавшая, что человек должен отвечать за все, что он делает в жизни, за каждое сказанное слово.
Член Союза писателей России,член союза «Мастера художественного перевода,кандидат филологических наукЕ. О. ПучковаI
Ирина Озерова
(1934–1984)
Стихи разных лет
Поэт
Наполовину оплыла свеча,
А он не замечал в раздумьях долгих.
Слова, как заклинанья, бормоча,
Их ставил в ряд и в будущее вел их.
И авторучкой заменив перо,
И заменив свечу электросветом,
Он мучился и созидал добро,
И воевал со злом. Он был поэтом.
Обманывал издатель и жена,
А критики везде подтекст искали.
Он высекал слова, как письмена
Рабы египетские высекали.
В постели умирал, бывал убит —
То на дуэли, то ударом в спину.
Бывал прославлен и бывал забыт,
Но до сих пор перо его скрипит,
Но до сих пор свеча его горит,
Оплывшая всего наполовину.
Шуты
Шуты! Их жребий предопределен:
И комики, и трагики – все плачут,
А публика об их слезах судачит —
Вот испокон известности закон.
Шуты везде и всюду на виду,
Неверный шаг становится судьбою,
И невозможно даже раз в году
Шуту побыть наедине с собою.
И каждый – соглядатай их любви,
И каждый – их отчаянья свидетель…
Шуты! Они как маленькие дети
Всем тайны доверять должны свои.
Чем публика за это платит им?
На всех, конечно, не хватает славы.
Шуты пред ней обнажены и слабы,
Но шут – и слабый – ей необходим.
Лишь тем благодарит она за труд,
Лишь тем она за смех и слезы платит,
Что и смеется вместе с ним, и плачет…
А с ней – и после смерти – плачет шут.
Милостыня
