Джон Карр - Артур Конан Дойл
Подход Хескета Пирсона, при всей живости стиля и легкости повествования, проще и тривиальней, это, впрочем, не означает, что Пирсон не знает материала или не проводит серьезных исследований. Дело в том, что Пирсон, как мы видели, профессиональный автор биографий. Его перу принадлежит около трех десятков жизнеописаний великих людей, что, конечно, несколько притупляет и нивелирует его приемы. Не исключено, что Пирсон, тяготевший к биографиям ярким, артистическим, обратился к жизни Конан Дойла, чтобы обнажить ординарность его судьбы в сравнении с бурными романтическими приключениями, в которые он ввергает своих героев. Если Карр стремится стать на место своего героя, «влезть в его шкуру», прочувствовать, объяснить читателям его поступки, оправдать их, то Пирсон остается скорее на стороне читателя, дает как бы чуть отстраненное, беспристрастное бытописание.
Итак, под одной обложкой — произведения авторов, столь непохожих по литературной судьбе, литературным вкусам, литературным принципам, которых объединяет один интерес — биография Конан Дойла. Но для Карра это интерес и даже любовь, пронесенные через всю жизнь, а для Пирсона — только биография одного из многих великих людей. И тем не менее, при всем их различии нам показалось целесообразным дать образцы творчества обоих авторов. Мы говорим об образцах, потому что, дабы не злоупотреблять вниманием читателя и не надоедать повторами в погоне за реализацией идеи параллельных жизнеописаний, а также из-за некоторой перегруженности книги Карра подробностями, ничего не говорящими русскому читателю, мы даем ее в сокращенном переводе. Но так как именно из нее читатель может получить наиболее полное представление о жизни Конан Дойла — что есть все-таки главная наша цель, — мы кладем ее в основу, дополняя отдельными характерными главами из книги Пирсона.
Как мы видим, над биографией Конан Дойла потрудились писатели достаточно опытные и исследователи достаточно упорные, они уже провели сложное литературоведческое расследование, вполне сравнимое с работой детектива, и дали каждый свою версию. Теперь дело за читателем, теперь его очередь напрячь свои дедуктивные способности и из всех представленных фактов и их интерпретации выработать свой, — быть может, единственный — взгляд на жизнь и творчество сэра Артура Конан Дойла. Этому и служит опыт параллельных жизнеописаний.
М. Тименчик
Дж. Д. Карр. Жизнь сэра Артура Конан Дойла
© Перевод М. Д. Тименчик
ПРЕДИСЛОВИЕ
«Он терпеть не мог уничтожать документы, особенно если они были связаны с делами, в которых он когда-либо принимал участие, — пишет доктор Уотсон, — но вот разобрать свои бумаги и привести их в порядок — на это у него хватало мужества не чаще одного или двух раз в год… Таким образом из месяца в месяц бумаг накапливалось все больше и больше, и все углы были загромождены пачками рукописей. Жечь эти рукописи ни в коем случае не разрешалось, и никто, кроме их владельца, не имел права распоряжаться ими»[5].
Доктор Уотсон мог сказать все это и о своем создателе. К моменту смерти Конан Дойла в 1930 году скопились в Уиндлшеме — не только в кабинете с красными шторами, но и по всему дому — огромные массы материалов. Лишь в 1946 году удалось их систематизировать и подобрать. Большинство материалов публикуется впервые, поэтому биограф должен сказать несколько слов.
Наша книга — это рассказ о жизни, полной приключений, не лишенной даже мелодраматических эпизодов. Рисовать их тусклыми красками, тормозить ход событий — значит исказить образ человека. Но не следует думать, что раз наша хроника считается беллетристикой, то она представляет собой «романтизированную» биографию.
Факты остаются фактами. И все описанные события подлинные. Когда Конан Дойл говорит, он говорит своими словами, почерпнутыми нами из его же писем, записных книжек, дневников, газетных вырезок или его корреспонденции. Когда описывается обстановка комнаты, или сцена, освещенная вспышками молний, или если Конан Дойл помечает что-то на театральной программке — тому имеется документальное свидетельство.
Даты всех важнейших писем и документов даны прямо в тексте. Для тех далеких дней письма (а переписка с матерью насчитывает пятьсот единиц) — единственный верный источник, передающий дыхание жизни. Мемуары цветисты и пристрастны. Даже рука человека, пишущего автобиографию, теряет уверенность, когда он оглядывается на прожитую жизнь. Но там, в письмах и старых бумагах, — заключены живые чувства, заключено то, что он чувствовал тогда, когда в жилах его бежала горячая кровь — заключена правда. Все письма были бережно сохранены матерью, братом Иннесом, сестрой Лотти, детьми и прежде всего покойной леди Джин Конан Дойл.
Отвлекшись от давно прошедших дней, мы должны выразить нашу благодарность м-ру Адриану Конан Дойлу, который в течение двух лет помогал нам в работе, которую мы не смогли бы завершить без его участия; не меньшую благодарность мы хотим принести Денису и Мэри Конан Дойлам.
Но за всем этим — бесценный архив Конан Дойла, в котором заключены голоса минувшего. Восторги Герберта Уэллса, планы Эдуарда VII или замысел детективного рассказа, подсказанный Уильямом Бернсом, — все можно там найти. Мы имеем дело с жизнью человека в эпоху, главным образом, между 1869 и 1919 годами. Все, что нам требовалось сделать, — это упорядочить архивные материалы и издать их.
ГЛАВА I
РОДОСЛОВНАЯ:
ЗОЛОТЫЕ ЛЕОПАРДЫ
Летним полднем 1869 года, сидя в крошечной тесной столовой рядом с кухней дома № 3 по Сайенс-хилл-плейс в Эдинбурге, трудился над акварелью джентльмен средних лет. Но мысли его были сейчас обращены к событиям двадцатилетней давности.
Джентльмен был высок, обладал шелковистой, ниспадающей на жилет бородой и густыми волосами, но при столь представительной наружности держался он как-то слишком робко и виновато. Одет он был стараниями жены, что называется, бедно, но прилично. Лишь в глазах, когда он бросал взгляд в сторону кухни, загорались задорный огонек и острая проницательность.
Для работы свет уже был не тот. Эдинбург, «Старый дымокур», с его вечной мглой и восточным ветром, заволокло монотонной пеленой дождя. Но не это заставило джентльмена в длиннополом сюртуке осторожно, чтобы не испачкать краской их лучший дубовый гарнитур, отложить в сторону свою кисть. Его отвлекли доносившиеся из-за приотворенной двери ритмичные звуки — Мэри отскребала щеткой решетку очага. И этот скрежет служил как бы знаками препинания в преподаваемом ею тут же, на месте уроке их десятилетнему сыну Артуру.