Петр Слётов - Менделеев
вскоре после возвращения в Тобольск семья увеличилась сыном Павлом и наконец в 1834 г. родился последний сын Дмитрий — будущий химик, будущий великий ученый.
Детей Мария Дмитриевна воспитывала строго, особенно девочек — все они умели хозяйничать и шить уже с двенадцати-тринадцати лет. Мальчикам было легче, многое им сходило с рук, но все же родители, не зная, что будет впереди, старались всех детей приготовить к самостоятельной, трудовой жизни. Баловства больше всего доставалось на долю последнего любимца Митеньки. Так бывает: родительская строгость на ком-то из детей переходит в нежность, в нечаяние души, — один из детей вдруг делается милее остальных, дороже их, кажется лучше, и все силы душевные, оставшиеся еще неиспользованными, идут на него.
Вместе с радостью и заботами, которые внес в семью маленький пришелец, пришло и большое горе. У Ивана Павловича появился на глазах катаракт и, давно страдавший глазами, он окончательно ослеп: не спал ночами, оплакивая свою семью и себя, часто впадал в уныние, доставляя этим еще больше забот и мучений Марии Дмитриевне. Конечно, с местом директора пришлось расстаться, подать в отставку, оставшись с семьей в десять человек на тысячерублевой пенсии. Эта тысяча рублей ассигнациями, составлявшая по золотому курсу едва 300 рублей, никак не могла хоть мало-мальски обеспечить большую семью даже при сибирской баснословной тогдашней дешевизне.
Как ни билась Мария Дмитриевна, как ни старалась экономить, — становилось все труднее, дети росли, надо было их не только кормить и одевать, но и учить. Дочери невестились. Мария Дмитриевна заботилась о сохранении, ради детей, своего положения в обществе, а пенсии не хватало даже на самые насущные нужды. Семье грозила нищета, и Мария Дмитриевна, не видя иного выхода, решила обратиться за помощью к своему брату, жившему в Москве. Василий Дмитриевич, спеша прийти на помощь, предложил взять на воспитание старшего сына Менделеевых, Ивана, и отдал в пользование сестре маленький стеклянный завод, расположенный в селе Аремзянском, в 30 верстах от Тобольска.
Завод был старый, корнильевский, доставшийся Василию Дмитриевичу по наследству. Был он давно заброшен, много лет на нем никто не работал. Многое там пришло в негодность, окна были выбиты, двери сняты. От завода оставались только четыре стены и кое-какое чудом сохранившееся оборудование.
Берясь за восстановление завода надо было обладать капиталом или хотя бы кредитами и, уж конечно, опытностью. Ни тем, ни другим, ни третьим Мария Дмитриевна не располагала. Но у нее было четвертое: слепой муж и восемь человек детей, которым грозил почти что голод. И не колеблясь долго она принялась за дело.
Если с «исстари не верила слезам Москва», то тем же слыла и Сибирь, которая особенно трудно верила слезам неопытной женщины. Купцы, почтительно кланявшиеся супруге директора гимназии, теперь с большим трудом оказывали кредит, бедствовавшей жене отставного чиновника. На очень редких действовало ее родство с Корнильевыми, — коренным сибирским купечеством.
С трудом восстанавливающийся завод нельзя было оставить без своего хозяйского глаза, а жить на два дома, в Аремзянке и в Тобольске, оставляя детей без присмотра, Мария Дмитриевна не хотела. Решительная во всем, она перевезла всех на завод, или фабрику, как называли свое стекольное производство Менделеевы. Имея среди хлопот очень мало минут для отдыха, Мария Дмитриевна была довольна за семью, покинувшую грязный город, и грустила только о том, что не все ее дети с нею. В Аремзянке было привольно для детей, можно было разводить хозяйство, нисколько не стесненное городскими рамками. Иван Павлович тоже чувствовал себя лучше и не впадал так часто в мучительное для всех отчаяние. Так с самого детства становились маленькому Мите близки и сибирская суровая природа, и человеческий труд, кипевший вокруг него.
Наверное случалось крошечному, синеглазому Митеньке, сопутствуя матери, обходить завод и застревать около стеклодувов, залюбовавшись блестящими вращающимися на концах длинных трубок игрушками. Из горячего, жидкого киселя тут же на глазах мальчика получались бутылки, банки, стаканы, а иногда какой-нибудь шарик или иная стеклянная драгоценность — для него лично. Но, конечно, самым весёлым развлечением была возня в золотом чистом песке, который привозился для завода. Митенька мог часами играть с ним, часами смотреть, как разгружали его с баржей и подвод и пробовать вслед за матерью наощупь его тонкость и сухость. Там же, на заводе, едва не потеряла семья четырехлетнего любимца. Митя заразился натуральной оспой и чуть не умер. Три дня он ничего не видел, и мать, впавшая в отчаяние, уже не считала его среди живущих. Материнский уход и здоровый организм помогли. Митя встал, но все же довольно долго оправлялся после болезни.
Постепенно, вопреки всем мрачным предсказаниям и усмешкам знакомых, энергией и нечеловеческими усилиями Марии Дмитриевны завод не только восстановился, но и стал приносить некоторый доход. Возможно, будь производство более сложным, чем кустарная, стекольная промышленность, Марии Дмитриевне и не удалось бы пустить завод в ход, обеспечить семью. Но сырье для завода требовалось дешевое, сбыт был обеспечен, так как стекольных заводов в Сибири было мало, а везти туда стекло из России было совершенно невыгодно. Крестьянам аремзянским, приписанным к заводу, Мария Дмитриевна, вопреки всем правилам и обычаям заводчиков, стала платить, хотя и небольшое, жалованье, достигнув этим, во-первых, значительного улучшения работы, а, во-вторых, заслужив любовь и благодарность рабочих, которые в свою очередь часто шли на помощь Менделеевой.
Доходы с завода через полтора года дали уже возможность отправить в Москву на операцию Ивана Павловича в сопровождении второй его дочери Екатерины Ивановны, «благоразумной Катеньки». В декабре 1836 г. тронулись они в путь по сибирским и российским дорогам. Все трудности пути выпали на долю двадцатилетней девушки. В Москве, остановились у брата Марии Дмитриевны, Василия Дмитриевича Корнильева. Жил он на Покровке в большом доме князей Трубецких, у которых был главным управляющим всеми их делами и именьями.
Гостеприимный Василий Дмитриевич жил широким домом, посещаемым многими москвичами. Соединив в себе сибирское хлебосольство и московскую любезность, Корнильев был приятен людям и не только своего круга. В доме у него бывали Гоголь, Пушкин (и Александр Сергеевич, в бытность свою в Москве, и отец его Сергей Львович). Поэтому смерть Александра Сергеевича, совпавшая с пребыванием Менделеевых в этом доме, отозвалась особенной грустью. Екатерина Ивановна вспоминала не раз потом, как, увидав только что поставленный в доме Корнильева бюст Пушкина, отец его Сергей Львович заплакал.
