Михаил Филин - Арина Родионовна
Видный духовный писатель Е. Поселянин (E. Н. Погожев) однажды заметил, что таким няням и дядькам, носителям «здорового русского бесшумного и безфразного идеализма», были «обязаны все те, кто в жизни не сбился душою с панталыка, не прожил врозь со своим народом, но дышал его верованиями и чаяниями». Завершая же очерк, он, не удержавшись, воскликнул: «Вечная вам память, земной вам поклон, тихо трудившиеся и тихо любившие люди, в рабстве явившие чудное зрелище свободной и благородной привязанности!»[11]
А вот для «мамушки», выведенной Евгением Боратынским в поэме «Бал», дом её любимой воспитанницы, похоже, был чужим жилищем. Чужим для неё человеком являлся и симпатичный муж княгини Нины. Припомним строки:
«…И что в судьбе твоей худого?
Как погляжу я, полон дом
Не перечесть каким добром;
Ты роду-звания большого;
Твой князь приятного лица.
Душа в нём кроткая такая…»
Старуха вроде бы жительствовала под той же крышей, бок о бок с княжеской четой, неусыпно ходила за Ниной, однако смотрела на дом на Тверской и его обитателей как будто извне — не как заправская няня, приравненная к домочадцам, а более как пришелица: то ли странствующая монахиня, то ли богомольная наёмная прислуга.
И эта деталь в прорисовке образа няни тоже могла задеть Пушкина.
Однако первопричина пушкинского недовольства «мамушкой» Е. А. Боратынского была, видимо, совсем иного свойства.
Суть в том, что незадолго до прочтения «Бала» поэт в Петербурге навеки простился с собственной престарелой няней, Ариной Родионовной. А люди, близко его знавшие, уверяли, что «он никого истинно не любил, кроме няни своей и потом сестры»[12]. Боль утраты к октябрю 1828 года ещё не утихла, поэтому любое случайно обронённое слово о мамушках могло разбередить сердечную рану. «Мамушка» Е. А. Боратынского, некстати попавшаяся Пушкину на глаза, неминуемо вызывала соответствующие скорбному контексту ассоциации:
…Глаза его читали,
Но мысли были далеко… (VI, 183).
К ней, няне из «Бала», Пушкин подошёл — а иначе тогда и быть не могло — с особой, сопоставительной меркой, и поэтическая, не слишком выразительная и нетипичная няня проиграла в сравнении с покойницей[13].
Евгений Боратынский, получив пушкинский отзыв, недоумевал, сердился, терялся в догадках. Оно и немудрено: в его жизни долго присутствовал «дядька-итальянец»[14], «нечуждый» ему «вожатый», который осуществлял «нерусский надзор» за одарённым отроком, — но такой няни у Е. А. Боратынского никогда не было.
«Есть великие красоты во внешнем мире, в синеве неба и моря, в высоких горах и глубоких долинах, в душистых цветах, в очертаниях человеческого лица; но ещё большие красоты скрываются в глубине души человеческой, души любящей, а такой была душа Арины Родионовны, души гения, а такой была душа Пушкина», — читаем на одной из страниц сугубо научного, суховатого трактата профессора Императорского Харьковского университета Н. Ф. Сумцова[15].
История отношений поэта и его крепостной нянюшки давно стала расхожей темой и, к сожалению, породила множество небылиц — благонамеренных и пошлых. Иные спекулятивные легенды даже материализовались в «рисунках беззаконных». Так, в коллекциях Государственного исторического музея с незапамятных времён хранится серебряная чайная ложечка с ситечком и надписью по краю: «Дорогому Саши на добрую память от Арины Родионовны». Под «Сашею» анонимный фальсификатор разумел, естественно, Пушкина[16].
Бог с ними, с подобными подделками и досужими выдумками. Они, как
…краски чуждые, с летами,
Спадают ветхой чушуёй;
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой (II, 101).
О «красоте души человеческой, души любящей» мы и попытались, опираясь на скупые достоверные сведения, написать книгу.
Глава 1
НЕКОТОРЫЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Все биографы, издатели и комментаторы Пушкина почтили должным вниманием память Арины Родионовны…
В. В. МайковЕщё при жизни, в Александровскую и Николаевскую эпохи, пушкинская нянюшка стала лицом вполне «историческим»: в её честь слагались стихи, имя старушки мелькало в переписке весьма почтенных персон. Обо всём этом и многом другом будет подробно рассказано в последующих главах книги.
Настоящую же главу (назовём её вводной) автор намерен посвятить беглому обозрению литературы об Арине Родионовне, которая накопилась за истекшие с той поры полтора с лишком столетия. Жанр историографических замечаний позволит нам соблюсти желательный в научно-художественном исследовании этикет, а заодно и поведать читателю о серьёзных, явных или подспудных, коллизиях, издавна (если не изначально) свойственных данной — казалось бы, идиллической, не располагающей к дискуссиям — области пушкинистики.
С самого начала систематического изучения «трудов и дней» Александра Пушкина, то есть с середины XIX века, биографы между делом воздавали должное и няне поэта.
Одним из первых почтил память Арины Родионовны Пётр Иванович Бартенев (будущий редактор-издатель знаменитого «Русского архива»), который в 1853–1854 годах поместил в «Отечественных записках» и «Московских ведомостях» исследования: «Род и детство Пушкина» и «Александр Сергеевич Пушкин. Материалы для его биографии».
В петербургском журнале археограф вскользь сообщил, что няня «отлично знала песни, сказки, поверья и сыпала поговорками и пословицами», которые «заронились в душу будущего поэта и не пропали в ней, несмотря на то, что всё формальное образование его было вполне иностранное»[17].
С повторениями, однако более подробно, рассказано о «простой дворовой женщине, отпущенной на волю, но не захотевшей покидать прежних господ своих», в московской газетной публикации. Здесь, среди прочего, П. И. Бартенев назвал Арину Родионовну «настоящею представительницею русских нянь» и добавил, что «Пушкин нежно к ней привязался», — а няня, в свою очередь, «имела большое влияние на своего питомца»[18].
(Примерно те же мысли можно обнаружить и в позднейших статьях и заметках П. И. Бартенева. Так, в 1899 году он, упомянув на страницах «Русского архива» о «чистоте русской речи» старушки, присовокупил к сказанному следующую сентенцию: «Значение прислуги мало оценивается в наших биографических разысканиях, а между тем несомненно, что иной раз прихожие и девичьи в отношении воспитательном бывают важнее гостиных и более прибранных комнат»[19].)
