Сборник - Сталин. Большая книга о нем
Кеке была смазливая, веселая девушка. В доме Якова Эгнаташвили, владевшего лавками, работала прачкой. И в один из дней согрешила с Яковом.
Об этом все знали. Сам Бесо называл Иосифа «Набичвари» (ублюдок), постоянно избивал его. Поэтому левая рука у Сталина была почти парализована.
В одной из драк Бесо и умер.
Он хотел, чтобы Иосиф, как и он, стал сапожником. Но деньги на обучение в духовной семинарии дал именно Яков Эгнаташвили.
Если у вас есть время, могу рассказать об этом подробнее.
Моя мать, Александра Васильевна Шульгина, работала секретарем комиссии по борьбе с беспризорными в Грузии (в Москве такой комиссией руководил Дзержинский). Специально для детей работников ЦИК Грузии в бывшем Дворце царского наместника на Кавказе был устроен детский сад, в который я ходил.
А в это же время в этом Дворце жила мать Сталина Кеке. Потом уже, когда я ходил в школу, я снова оказался в этом Дворце и видел мать Сталина. Она была очень простой женщиной, носила чихти-копи (грузинский женский головной убор, состоящий из картонного ободка и тканевого верха. – И. О.). У нее были клетушки, в которых жили куры. И она выходила их кормить.
Что я думаю о том, что настоящим отцом Сталина был Эгнаташвили? Я не думаю, я знаю.
Женой моего дяди была очень красивая женщина, которая работала в редакции газеты – то ли «Заря Востока», то ли «Коммунист». А редактором этой газеты был Василий Эгнаташвили, сын Якова Эгнаташвили, состоятельного жителя Гори. У Василия и тетки завязался роман, и они поженились. У моей мамы сохранились хорошие отношения с теткой, и я продолжал бывать у нее дома.
У тетки были сын и дочь, которых фактически усыновил Василий Яковлевич. Дочь окончила медицинский институт и стала актрисой кино, Лиана Асатиани ее зовут. А сын был бедовым мальчиком, постоянно хулиганил. И чтобы приучить его к порядку и заставить взяться за ум, его решили отдать в Суворовское училище. После войны в Тбилиси находилось Нахимовское училище, а в Кутаиси – Суворовское училище войск КГБ. Туда его и определили. Через какое-то время училище перевели в Ленинград, и парень тоже переехал туда.
Резо его звали.
Но вскоре в дверь тбилисской квартиры его родителей раздался стук – на пороге стоял Резо, которого за хулиганство отчислили из училища и привезли обратно в Грузию. Снова дома был скандал.
А в это время в Москве началась очередная сессия Верховного Совета СССР, депутатом которого был Василий Эгнаташвили, занимавший уже пост секретаря Верховного Совета Грузии. В сталинское окружение он тогда был не вхож, но секретаря Сталина Поскребышева знал хорошо. В один из дней он зашел с ним поздороваться.
– Что ты в таком плохом настроении? – спросил его Поскребышев.
– А чему радоваться? Сына из Суворовского училища отчислили.
– Как? За что?
– Да хулиганил.
Тогда Поскребышев взял трубку правительственной «вертушки» и позвонил командующему училищем генералу Львову:
– Ты что, Николай Васильевич, о… уел совсем? Внука Сталина отчислил?
На следующий же день в Тбилиси за Резо приехал полковник и забрал его обратно в Ленинград. Там на плацу построили все училище и объявили, что курсант Эгнаташвили назначается старшиной курса.
Самое удивительное, что подобное отношение и доверие заставили Резо действительно взяться за ум и стать почти отличником. После училища он поступил в институт иностранных языков и потом долгие годы работал советским резидентом за границей.
Когда Эдуард Шеварднадзе стал первым человеком в Грузии, он пригласил Резо в Тбилиси и назначил его председателем местного КГБ. Но так получилось, что сын родной сестры Резо Лианы стал пианистом и во время гастролей в Испании пошел в американское посольство и попросил политическое убежище. Лексо Торадзе переправили в США, а целый месяц о нем не было вообще никаких известий. Лиана с ума сходила. Когда стало известно, что он бежал в Америку, Резо выгнали из КГБ. А отец Лексо не выдержал разлуки с сыном и очень быстро умер.
Сам Сталин детей Якова Эгнаташвили не признавал за братьев. Но неожиданно в 30-х годах взял Александра (довольно разбитного, надо заметить, парня) в Москву и сделал его начальником 9-го управления Кремля, отвечавшего за охрану Кремля. Он имел чин генерал-полковника. Попутно выдвигали и другого сына Якова Эгнаташвили – Василия. Он был, как я говорил, секретарем Верховного Совета Грузии.
Александр умер в 1948 году. Похоронили его в Гори. Я был на тех похоронах, они были очень пышные.
После смерти Александра Сталин приблизил к себе Василия. Тот подолгу жил у Сталина, а когда вождь приезжал в Цхалтубо, они все время проводили вместе.
После смерти Сталина, буквально на следующий день, Василий был арестован. Берия обвинил его в доносах на него самого и его окружение, так называемую менгрельскую группу. Василия Эгнаташвили освободили на второй день после ареста Берии.
Едва закончив свое повествование, Владимир, или Вилли, как его называли в Тбилиси, Асатиани предложил познакомить меня с Тамарой Геладзе.
– Почему у нее такая фамилия? Не родственница ли она матери Сталина? – спросил я.
– Не просто родственница, а внучка ее родного брата. Она вам сама обо всем расскажет.
И вот через несколько минут я уже разговариваю с Тамарой Геладзе. Ей немного за 70, и внешне она очень похожа на Светлану Аллилуеву, дочь Сталина и свою троюродную сестру.
Любопытно, но сама Светлана признавалась, что во время пребывания в Грузии ей не удалось познакомиться со своими родственниками со стороны Кеке.
«В Грузии было много незаметных, скромных дальних родственников с ее стороны, все они никогда ничего себе не требовали и старались жить незаметно. Инженер, винодел, дирижер оркестра, учитель – они были грузинами и никогда не стремились к Москве. Я знала лишь троюродную сестру отца – старуху Евфимию, как-то перед войной приехавшую в Москву повидать отца, и он узнал ее после нескольких десятилетий.
Сейчас я никого не могла разыскать, чтобы расспросить их о бабушке. Партия и правительство дали мне шофера, но не захотели помочь найти родственников-грузин. Может быть, могли бы рассказать мне что-либо о преследовании их после хрущевской речи? Я не знаю ничего о них, кроме того факта, что они существовали, так как они были детьми этой Евфимии».
Что ж это за время такое было, когда даже о родной бабушке Светлана узнавала не от знавших старуху родных, а из официальных слов работников музея?
«Музей в Гори хранил фотографии бабушки, ее старые очки, больше ничего… Все остальное мне надо было добывать в глубинах памяти “коллективного подсознательного”, в фантазиях, в той церкви, куда она всегда ходила, и в очень немногих рассказах очевидцев. Хотя ее и поместили во “дворец”, последние годы ее жизни обозначены отрезанностью от родичей и друзей: к ней никого не пускали. Кто знает, была ли мирной ее кончина? Отец приехал повидать ее незадолго до ее смерти, и тут она ему и выдала свое последнее материнское слово. Кто узнает, чем прогневили старуху партийные и чекистские стражи? По какой причине она приготовила сыну столь полное презрение к его земной славе? Но ничто не могло изменить ее, она была – как эти горы, как эта сухая земля и скалы».
