Леонид Ашкинази - Первый президент (Хаим Вейцман)
Первый поток этих студентов появился в самом начале царских репрессий против евреев в восьмидесятые годы. В мои дни студенческие колонии уже вполне сформировались; у них сложились свои традиции и свой облик. Они были настроены по-своему революционно, при этом революционность их была специфически русской, что для евреев означало необходимость отхода от еврейства. Это была очень странная ситуация: чтобы влиться в революционное движение, еврейский студент в Западной Европе должен был совершить насилие над своими привязанностями и пристрастиями, притворяться, будто он не поддерживает никаких национальных или культурных связей с собственным народом. Это и было притворством…».
Заметим, что эта дилемма — становиться революционером вообще или быть только «еврейским революционером» — возникала перед евреями России не раз. В 1917 году многие пошли в революцию, и хоть вряд ли они существенно приблизили торжество большевизма, но мы-то расплачиваемся за них и по сей день. В 60 — 70-е годы этот вопрос для некоторых опять стал актуален — идти в «общие» правозащитники или в еврейские (преподавание языка и традиции, религиозная активность, выезд)[2].
Ну, а в Берлине произошло следующее. Группы наиболее сознательных сионистов из числа евреев-студентов западных университетов начали организовываться в общества и понемногу бороться с ассимиляторством. Понятно, что формой борьбы были в основном дискуссии, а результатом — обращение противников в сторонников.
В Берлине Х.Вейцман познакомился с Ахад ха-Амом, одним из выдающихся еврейских мыслителей того времени. Для него сионизм означал духовное возрождение. Поселенческая деятельность сионистов, их политическая программа имели для него смысл лишь как часть общей деятельности по перевоспитанию, «дегалутизации» еврейского народа. Вейцман пишет об Ахад ха-Аме с огромным уважением, хотя сам придерживается иных позиций. Умение увидеть, что другой человек, с другой идеологией работает на то же дело, на которое работаешь ты — важное умение. Будущий президент Израиля был им вполне наделен. Ценит он подобную широту мышления и в других, в частности, он пишет, что сам Ахад ха-Ам «был чужд всякому негативизму».
К этому времени относится начало и практической еврейской работы юного студента. Он посещает деревни и местечки вокруг Пинска, призывает евреев записываться в Ховевей Циом, избирать делегатов на Первый сионистский конгресс, покупать акции Еврейского Колониального Банка. С годами район, порученный ему местным комитетом, расширился. Изменился и характер его оппонентов — в более крупных городах (Вильно, Киев, Харьков) он столкнулся с ассимилянтами. Эти российские интеллигенты-ассимилянты стремились стать действенной, революционной силой. Их кумирами были Толстой и Короленко, их ассимиляция «не выглядела так нелепо и недостойно, как это было у немецких евреев, но она все равно была трагической ошибкой».
В ходе этой работы, в ходе этих дискуссий вырабатывалась политическая философия, навык политической пропаганды и устанавливались личные контакты. Все это скоро потребуется… А между тем во второй год пребывания Вейцмана в Берлине Т. Герцль опубликовал свою знаменитую брошюру «Еврейское государство». Восприятие этой работы ее современниками довольно любопытно. Вот что пишет Вейцман по этому поводу: «В принципе, в этой брошюре не было ни одной идеи, которая была бы для нас открытием; то, что так напугало еврейскую буржуазию и вызвало негодование раввинов на Западе, давно уже было само собой разумеющимся в нашей сионистской концепции. Мы обратили также внимание на то, что Герцль в згой брошюре ни разу не сослался на своих предшественников — Мозеса Гесса, Леона Пинскера и Натана Бирнбаума-автора термина „сионизм“. Судя по всему, Герцль не знал о существовании движения Хиббат-Цион; он не упоминал о Палестине; он игнорировал значение иврита.
И все же эффект, произведенный „Еврейским государством“, был огромен. Нас увлекли не столько идеи, сколько стоявшая за ними личность. Она казалась воплощением мужества, ясности ума и решимости. Привлекало то, что этот западный еврей, свободный от наших собственных предрассудков, обращался к нам.
Реакция на брошюру Герцля нашей группы в Берлине не была чем-то исключительным. Венская сионистская студенческая группа „Кадима“ реагировала едва ли не восторженнее нашего. Сионистские группы существовали также в университетах Монпелье, Парижа и других городов; первая поддержка пришла к Герцлю именно с их стороны.
Наше первое впечатление оказалось правильным. „Еврейское государство“ знаменовало собой появление не столько исторической концепции, сколько исторической личности. Сама по себе эта брошюра была бы недолговечной сенсацией. Великим имя Герцля сделала его деятельность как создателя Сионистского конгресса и человека, преподавшего своим соратникам образец мужества и преданности делу.»
Надо признать, что анализ эффекта работы Герцля, сделанный Вейцманом, довольно поверхностен. Если дело не в появлении исторической концепции, то в чем? Последующая деятельность Герцля показала, что его харизма плохо действует на сильных мира сего, существенно более важным оказались созданные им организации. А это могло произойти только в том случае, если почва для их создания уже была подготовлена, если общественное сознание было готово воспринять идеи и формулировки Герцля как свои. Другое дело, что Герцль не знал (или не считал нужным указывать) своих предшественников, но сейчас это уже не имеет значения.
Так или иначе, Герцль оказался «в нужный момент, в нужном месте». В значительной мере именно в этом состоит искусство политика. Явиться в момент, когда ситуация неустойчива, крикнуть из зала «есть!» (позже ленинский выкрик стали цитировать как «есть такая партия») и войти в историю. Конечно, не только в результате этого крика, но — изучая события спустя почти век — видишь: и в результате него. Сам Вейцман брал другим — упорством, настойчивостью, работоспособностью, и, как мы позже увидим — тонким «чувством собеседника», пониманием его мотивов. Это свойства не пророка, не трибуна, это свойства политика несколько иного типа. Грубо говоря, не президента, а министра иностранных дел.
Раз уж мы заговорили о Герцле — а это второй великий еврей (после Ахад ха-Ама), встреченный в жизни Вейцманом и, видимо, последний, оказавший на него заметное влияние — то обратимся к двум важным различиям между ними.
Обычно говорят, что Герцль — западник, а Вейцман — «восточник». Он-де знал хорошо только галутное российское еврейство. Мы позже увидим, что это не совсем так. Действительно, Вейцман вышел из недр восточного еврейства, он знал его лучше Герцля. Но и с западными евреями, и с западными людьми вообще Вейцман общался вполне эффективно. Скорее всего, потому, что половину своего образования он получил на Западе. Отсюда мораль номер один — если мы хотим, чтобы наши дети могли свободно выбирать свой жизненный путь, они должны получать не только российское образование. Далее, мораль номер два — полезно, когда на одном направлении работают люди с разными взглядами и разным подходом (если, разумеется, они не работают против дела). Заметим, что Вейцман и Ахад ха-Ам, Вейцман и Герцль хорошо дополняли друг друга. Они уделяли основное внимание разным сторонам сионистской деятельности. Но как мы теперь понимаем (а самые умные люди, наверное, понимали это уже тогда), работали на одно общее дело. Ахад ха-Ам был за духовное возрождение, Герцль — за мандат, Вейцман за каждый дунам земли и каждый коровник на ней. Как вы думаете, возникло бы Государство Израиль, если бы чего-то из этого списка не оказалось в наличии?
