Морис Мендельсон - Марк Твен
Возле Ганнибала, как и около Санкт-Петербурга, в котором развертывается действие «Приключений Тома Сойера», находились таинственные пещеры, в которых можно было заблудиться, как заблудились Том и Бекки. А прототип Кардифской горы, которую, как сказано в книге о Томе Сойере, видно было отовсюду и которая весною сплошь зарастала зеленью, назывался в Ганнибале холмом Холлидея.
О поэзии твеновского детства, о лесах, окружавших Ганнибал, о величии и прелести гигантской Миссисипи, реки — друга и утешителя, источника сказаний реки-кормилицы, реки, заполнявшей чуть ли не весь горизонт мальчишеского сознания, никто не скажет лучше автора «Приключений Тома Сойера».
Но Санкт-Петербург и Ганнибал — это все-таки не одно и то же. В конечном счете образ тети Полли не очень-то уж много нам говорит о жизни и характере родителей Твена. Образ самого Тома Сойера далеко не во всем автобиографичен.
Марк Твен писал о своем детстве не только в «Приключениях Тома Сойера». Мало найдется художников слова, которые с таким постоянством, как Твен, снова и снова возвращались к ранним годам своей жизни. О детстве писателя можно узнать немало интересного из «Приключений Гекльберри Финна», «Позолоченного века», «Тома Сойера-сыщика» и «Тома Сойера за границей», «Простофили Вильсона», «Автобиографии» и даже из книги об авторстве шекспировских пьес. Из рассказов и повестей Твена: «Деревенские жители, 1840—43», «Гек Финн и Том Сойер среди индейцев», «Таинственный незнакомец в Ганнибале» — мы тоже, по-видимому, могли бы почерпнуть груду ценных сведений о жизни Сэмюела Клеменса в его детские годы, а заодно и об Америке 40-х годов прошлого века, если бы только эти произведения были… опубликованы. В настоящее время они известны в отрывках.
Впрочем, о Твене-ребенке, о его родителях и о стране, в которой он родился и вырос, говорят не одни лишь сочинения писателя. В распоряжении исследователя есть, разумеется, и иной, обширный, хотя (как чувствует, пожалуй, каждый биограф) далеко еще не достаточный материал: воспоминания современников, исторические документы.
Все это помогает увидеть Сэма Клеменса и окружавших его людей такими, какими они были на самом деле.
Джон Клеменс и его жена
В семье отца Твена — захолустного юриста и лавочника Джона Маршалла Клеменса никто, разумеется, не проводил больших изысканий в области генеалогии. Родословная писателя изучена слабо, о далеких его предках известно мало достоверного. Но вокруг некоторых из них создались любопытные и характерные легенды. Ярый республиканец, Твен любил рассказывать, например, что среди людей, которые вынесли смертный приговор королю Карлу I во время английской революции XVII века, был некий Клеменс. В своей «Автобиографии» писатель с гордостью заметил, что этот его предок «сделал все, что мог, чтобы сократить список коронованных бездельников своего времени».
И отец и мать Твена — выходцы из южных штатов. Среди их дедов и прадедов были плантаторы средней руки, люди с аристократическими претензиями. Но чете Клеменсов по большей части приходилось жить так, как жили в Америке обыкновенные фермеры, ремесленники или лавочники.
Джон Клеменс и его жена были очень разные люди. И их шестой ребенок, Сэм, унаследовал от своего отца и своей матери некоторые противоречивые черты. Несходство начал, которыми Твен был обязан Джону Клеменсу и Джейн Клеменс, порою было для него источником страданий, но вместе с тем оно, пожалуй, обогащало его душу, помогало ему глубже осознавать многообразие и сложность жизни.
По свидетельству всех, кто ее знал в молодости, рыжеволосая Джейн Лемптон была одной из первых красавиц штата Кентукки. Остроумная, быстрая, яркая, она сохраняла свою необыкновенную жизнерадостность до глубокой старости. В начале прошлого века среди молодежи в Кентукки существовал обычай: в течение целой недели, с рождества до Нового года, ездить верхом с фермы на ферму в поисках развлечений. Юноши и девушки приедут в какой-нибудь дом, устроят танцы на всю ночь, «поспят немного, позавтракают и отправятся на другую ферму, где будут танцевать весь день». Как рассказывал со слов очевидцев старший брат Твена, юная Джейн Лемптон не уступала никому ни в выносливости, ни в умении радоваться жизни.
Об изяществе, душевной свежести и веселом характере матери Твена говорили самые разные люди. Упоминал об этом и ее известный сын.
Правнук Джейн Клеменс рассказывает такой эпизод. Уже на старости лет она случайно услышала в поезде спор двух незнакомых мужчин на тему о том, где родился Марк Твен: во Флориде или в Ганнибале. Джейн Клеменс сообщила, что писатель появился на свет во Флориде. Но один из спорщиков стал настаивать на том, что это неверно и что Твен родился в Ганнибале. Тогда Джейн Клеменс сказала: «Я его мать Мне полагается знать, где он родился. Я была при этом».
От своей матери, «навсегда сохранившей сердце девочки», Сэмюел Клеменс воспринял многое. В определенной мере ей он был обязан светлым взглядом на мир, присущим ему чувством юмора, влечением к радости и веселью.
Письма, которые посылал Твен матери и в юности и в зрелом возрасте, изобиловали каламбурами, комическими мистификациями, остроумными замечаниями. Сын Джейн Клеменс был убежден, что она оценит их должным образом.
Мать писателя была отзывчивой женщиной. Он часто рассказывал о любви матери к людям и животным. «У нее было хрупкое маленькое тело, но большое сердце — такое большое, что и чужое горе и чужие радости находили в нем и отклик и приют», — говорится в воспоминаниях Твена. Воспитанная в рабовладельческих понятиях, продолжает писатель, мать «едва ли сознавала, что рабство есть неприкрытая, чудовищная и непростительная узурпация человеческих прав». Но инстинктивная человечность заставляла ее облегчать судьбы обиженных и угнетенных людей. В этом она проявляла порою истинное мужество.
Джейн Клеменс была также талантливой рассказчицей. По всей вероятности, именно ее имел в виду Твен, когда писал в очерках «Хелфайр Хочкис» (эти очерки до сих пор не опубликованы полностью, из них известно лишь несколько десятков строк): «Я знаю теперь, что она обладала необыкновенным даром речи; никто из людей, которых я когда-либо встречал, не мог с ней сравниться. Тогда (то есть в детстве. — М. М.) я этого не понимал. Полагаю, что вообще никто во всей нашей деревне не имел ни малейшего представления о том, что она чудо из чудес; никто даже не догадывался, что она чем-либо выделяется из круга обыкновенных людей. Потребовалось двадцать лет, в течение которых мне довелось познакомиться со многими прекрасными рассказчиками, прежде чем я начал понимать, что никто из них не идет ни в какое сравнение в отношении способности красноречиво и волнующе говорить с этой безыскусственной и неученой рассказчицей из западной деревушки, с этой незаметной маленькой женщиной, обладавшей прекрасной душой, большим сердцем и волшебным языком».
