Михаил Юхма - Кунгош — птица бессмертия
— Дела мусульман, — гремел над толпой могучий голос Вахитова, — должны решаться мусульманскими рабочими, мусульманскими крестьянами, мусульманскими солдатами! Февральская революция была не настоящая революция. Лишь в октябре прошлого года пробил последний час русского капитализма и совершилась подлинно народная революция, революция бедняков, революция трудящегося и эксплуатируемого народа!
— Эх, не туда поехал, в сторону свернул, — огорчился Дулдулович.
— Только трудящиеся, только бедняки, объединившись вместе, могут обеспечить свободу и независимость мусульманского мира. Обещаю вам, что в Учредительном собрании я буду последовательно и неуклонно защищать ваши интересы, последовательно и неуклонно бороться за дело бедняков мусульманского мира!
— Не пойму, каша у него в голове? Или лицемерит? Популярность голытьбы завоевать хочет? — озадаченно бормотал Дулдулович. — Во всяком случае, малый не дурак. Это ясно. И он, я думаю, далеко пойдет…
— До самого Петрограда, — усмехнулся Харис.
Из здания Совдепа вынесли красные знамена. Толпа качнулась и хлынула с площади на улицу.
— Куда теперь? — спросил Дулдулович.
— На вокзал, конечно! Куда ж еще? — отвечал Харис.
— Ну что ж, пойдем и мы туда же. Надо уж доглядеть этот спектакль до конца.
— Эй! Люди добрые! Вы, часом, не знаете, они там тоже речи говорить будут? Или он сразу поедет?
Дулдулович с Харисом оглянулись. За ними семенил тот самый старик татарин с козлиной бородкой, который давеча порывался рассказать им, как Мулланур Вахитов спас его от позора.
— А тебе-то что? — неприязненно спросил Харис.
— Да надо бы мне успеть домой сбегать, — сокрушенно объяснил старик. — Забыл я одну вещь, понимаешь, какое дело… Успею, не успею? Как думаешь?
— Сбегай, сбегай, абый! — усмехнулся Дулдулович. — Сто раз еще успеешь обернуться. Они там небось еще часа три митинговать будут.
— Правда? — обрадовался старик. — Вот спасибо тебе, сынок! Я мигом. Одна нога здесь, другая там…
Свернув в переулок, он торопливо затрусил вниз, к оврагу.
2— Ох и не любишь же ты этого Вахитова! — сказал Дулдулович, когда они двинулись вслед за толпой к вокзалу. — А, собственно, за что?
— Как «за что»? — искренно удивился Харис. — Вы же сами сейчас убедились. Это враг, я думаю, самый опасный из всех. Хуже нет того врага, который другом прикидывается.
— А может, он не прикидывается? Может, и в самом деле друг?
— Аллах! Как язык у вас повернулся такое сказать, господин Дулдулович! Да разве такой фанатик может быть нашим другом?
— Я хотел сказать, что если он не демагог, а человек искренний, так, может, нам не грех попытаться как-то его использовать?
— Э, нет! Это безнадежно. Он убежденный большевик. Значит, всегда будет с русскими заодно.
— А ты все-таки мне так и не ответил, за что его ненавидишь.
— Я ж сказал…
— Брось, брось… У тебя к нему, видать, еще и личная «симпатия». Я ведь глазастый, меня не проведешь.
— Да, верно, — сознался Харис. — Числю я за ним и кое-какой личный должок. Я ведь из-за этого мерзавца, господин Дулдулович, чуть по миру не пошел.
— Ну да?.. Как же это вышло?
— Тут, конечно, не он один виноват, но…
— Да не вертись ты, как уж на сковороде. Рассказывай все по порядку.
— Ну что ж, будь по-вашему… До всей этой катавасии, как вы догадываетесь, я был человек небедный. Пару-другую лавчонок имел… Отец мой, слава аллаху, добрый был купец. Ну и я, стало быть, по отцовской дорожке пошел. Жил не хуже других почтенных людей. И даже после того, как царя скинули, дела мои торговые шли совсем недурно. Ну а когда вторая гроза разразилась, будь она неладна, тут все сразу прахом пошло…
— Это понятно. Да Вахитов-то тут при чем? Разве ж эта большевицкая революция только его рук дело?
— Как — при чем? Да ведь все мои беды с того и начались, что этот Вахитов свой нос во все дырки совать стал!
— Опять ты загадками говорить начал.
— Какие загадки? Сами, небось, видите, до чего я дошел. Да разве раньше у меня хватило бы стыда в такой одежонке на улицу выйти?.. Началось все с того, что приказчики мои зашебуршились. Будем, орут, только до восьми часов работать. Так, дескать, Совет велит. Я говорю: будете работать до той поры, до какой хозяин вам укажет. А хозяин у вас пока что не Совет, а я. А чтобы Совет этот ваш в наши дела не мешался, до восьми часов будете работать на виду у всех, открыто. А после восьми мы на дверь объявление повесим: дескать, магазин закрыт. Однако тот, кому надо, будет знать, что за закрытыми дверьми у нас торговлишка идет полным ходом…
— Ловок ты, брат, ничего не скажешь, — покрутил головой Дулдулович.
— Ну, сперва так оно у нас и шло. От покупателей отбою не было. Но однажды, часов эдак в десять вечера, стук в дверь. Слава аллаху, думаю, не оставляет меня всемогущий своими милостями. Не иначе — покупатель. Отворяю — а на пороге трое в красных повязках. Пожалуйте, говорят, за нами.
— Неужто арестовали? Да за что же?
— А вот за это самое. За нарушение постановления Совдепа. Взяли как миленького и повели прямехонько в Мусульманский социалистический комитет, вот к этому самому Вахитову.
— Интересно… И что же он с тобой сделал?
— Уж так меня честил, так срамил…
— Только и всего? Ну, брат, это еще не беда. Как говорится, стыд глаза не выест.
— Кабы только попреками обошлось, это бы еще и впрямь не беда. Однако разговоры разговорами, а дело делом. Под конец он вынес постановление взыскать с меня все, что мои приказчики наработали сверхурочно. Да не просто взыскать, а в десятикратном размере… Ну, тут уж я понял, что если и дальше так дело пойдет, я наг и бос останусь…
— Да, прижал он тебя. Однако ведь ты, насколько мне известно, не только лавчонки держал? Еще и извозом промышлял, кажется?
— А как же. Но и тут этот Вахитов мне поперек дороги встал. Он собрал всех городских возчиков, дворников, землекопов и организовал комитет.
— Какой такой комитет?
— Комитет из всей этой голытьбы. Такой комитет, чтобы проводить восьмичасовой рабочий день. Работает, скажем, какой-нибудь Габдрахман-дурачок. Раньше он рад был хоть сутки напролет вкалывать. А теперь восемь часов отработал — и домой. Хоть умоляй, хоть плачь, а больше работать не станет. Комитет не велит. У меня один возчик на двух подводах работал. Так они, эти проклятые комитетчики из МСК, и тут вмешались. До всего, видишь ли, им дело! Постановили, что каждый возчик имеет право только на одной кляче работать…
— Да, неглуп этот Вахитов. Ох, неглуп! Вижу, крепко он сумел втереться в доверие к простому народу…
