Игорь Алексеев - Страх, который меня убил
Это поднимало настроение. Появлялось чувство защищенности и беззаботности. Там, наверху, сидят огромные военные, которые распоряжаются огромным оружием и в обиду они меня, лично меня, а также страну, не дадут.
Постоянно накапливающийся страх не ощущался на соматическом уровне.
Я нормально спал, нормально ел. У меня никогда ничто не болело.
Редкие простуды проходили мгновенно. В организме были неизрасходованные резервы прочности. Поэтому я был всегда весел, активен и любознателен. А может быть, я путаю что-то? Может быть, уже тогда страх жрал мое здоровье, а сознание спасало тело тем, что уходило в непрекращающиеся игры в шахматы с соседом Колькой, в беспорядочное чтение, которое могло длиться целыми днями. Может быть. Кто знает?
Я не отставал в физическом развитии. Более того, стал рано заниматься спортом. Но устройство моего тела, среднее по всем показателям и не выделяющееся чем-то особенным, не позволяло выдавать высокие результаты, хотя я бегал на короткие дистанции быстрее всех в классе. Я помню тот момент, когда мы на занятиях физкультурой начали осваивать стометровку. Стадиона рядом со школой не было, и бегали мы вдоль железнодорожного полотна, которое располагалось поблизости. Учитель, молодой парень, приблизительно рассчитал расстояние, вынул секундомер и дал старт. Я ветром примчался к финишу, опередив толпу мальчишек почти на половину дистанции. Когда мы вернулись к старту, я увидел, что учитель недоуменно смотрит на секундомер. По-видимому, там обозначился мировой рекорд. И пришлось ему честно отмерять сто метров широкими шагами. Мне тут же предложили заниматься в спортивной секции школы.
Выдали шиповки. Но я не выбегал из результатов третьего разряда, как ни старался. Может быть, это было вызвано тем, что страх частично уже разрушил меня, и мышцы были задавлены мощным катком постоянных переживаний.
Страх стал постоянным спутником в жизни. Он бил в сердце, и оно дрожало, как мокрый котенок. Наносил удары в живот, чем вызывал спазмы и короткие пробежки до туалета. Он целился в мозг, и иногда ночи были бессонными. Мой организм оказался не таким уж защищенным.
А болезненное, обостренное воображение, кроме вреда, ничего больше не приносило. Оно помогало при занятиях онанизмом, да и только. Я взрослел, и мой страх перед онанизмом приобрел чудовищные размеры. Я считал себя неполноценным, ущербным.
Если бы я жил в большом городе, если бы у меня была, как сейчас говорят, хорошая тусовка, я бы начал нормальную, пусть эпизодическую, половую жизнь. Это увело бы меня от постоянного онанизма, и проблема отпала бы сама собой. Но в маленьком военном городке все знали друг друга. Девчонки были наперечет. И пуританские принципы блюлись строго. Я не помню ни одного открытого скандала.
Кроме одного трагического случая, когда подвыпивший молодой летчик, живший в гостинице, отправился на свидание с одинокой женщиной. Он попытался спуститься по непрочно прикрепленной жестянке водосточной трубы с крыши на балкон. Труба оторвалась, и летчик совершил свой последний полет с высоты пятого этажа.
Так что начать вовремя трахаться мне не светило. Тем более что даже на танцы в городской парк я не ходил. Это было смертельно опасно.
Драки в парке происходили постоянно, особенно после танцев, и порой превращались в жуткие побоища. Попасть в эту мясорубку можно было легко, просто задев кого-то плечом. Поэтому ходившие на танцы пацаны из нашего класса считались героями. Правда, все они не были героями-одиночками, так как отправлялись в парк в составе мощной группы своего района.
Ощущение собственной неполноценности и страх перед нормальным половым актом сразу крайне осложнил отношения с девчонками. Я, как водится, ухаживал за кем-то, носил портфель одной знакомой из нашего городка, но все это покрывал легкий налет необязательности.
Отношения возникали так же легко, как прерывались. У меня была одна возможность в десятом классе. Одна девчонка, рано начавшая половую жизнь, прислала мне записку: «Я тебя хочу». Однако страх перед близостью с женщиной сделал свое дело. Я ответил что-то невразумительное, будто не поняв темы. Помог, конечно, и страх перед шпаной. Девчонка жила в одном из самых бандитских районов. Поэтому у меня и мысли не возникло пойти на сближение. Внутри меня сидел маленький, запуганный, издерганный человечек.
Пьянство отца, которое постепенно превратилось для меня в постоянную пытку, прокралось в семью как-то незаметно. Я, будучи совсем маленьким, ходил с мамой и папой в ресторан. Все было красиво и достойно. Но потом, класса с третьего, я стал понимать, что происходит трагедия. Что-то непонятное и страшное, чего не было в других семьях. Отец спился мгновенно. Несмотря на то, что начал пить в зрелом возрасте. В трезвом виде он был тих и обаятелен. Хотя в полку слыл человеком независимым, начальства не боялся, за что его уважали, но недолюбливали. Он был остёр на язык и мог сочинить блистательную эпиграмму в адрес любого сослуживца. Он прекрасно рисовал. Пытался играть на аккордеоне. Вытачивал из дерева удивительные штуковины. Но скучная полковая жизнь томила его. Он не был карьеристом. Не стремился поступить в академию. Звания майора ему вполне хватало. Однако он был по-своему честолюбив и тщеславен, что при отсутствии внутреннего напряженного стержня крайне опасно.
По-видимому, алкоголь мирил его с окружающим, делал мир комфортным и обитаемым. Он занимался рыбалкой, причем настолько удачно и профессионально, что прослыл знатоком среди подобных ему рыболовов.
Он никогда не использовал браконьерские приспособления. Но удочки у него были самые лучшие, а специальный ящик для зимней рыбалки таил в себе чудеса рукотворного искусства: блесны, блесенки, мормышки, мушки, особенные зимние удилища, катушки — всего не перечислишь.
Для нормальной жизни в семье обычному человеку хватило бы и трети его способностей. Но генетические петли сделали свое дело. Я знаю, что он ненавидел своего отца за то, что тот постоянно пил и избивал мать. Я знаю, что он дал зарок в молодости не пить вовсе. Но что стоят наши зароки? Чем крепче зарок, тем сильнее соблазн. А яблоко от яблони далеко не падает. В конце концов он сорвался и превратился для меня, безмерно любившего свою семью, в дьяволоподобное существо, приносившее мне боль и страдания. Как мне хотелось гордиться своим отцом! Как мне нужна была его поддержка. Ведь он же любил меня и гордился мной. Но, начав пить, он потерял со мной связь, и я уже лет с одиннадцати был закрыт для него навсегда.
Жизнь в доме превратилась в настоящий кошмар. Когда отец приходил домой, я сразу смотрел на его глаза. Иногда они были спокойно-серыми, а лицо не имело неприятного алкогольного оттенка, и я чувствовал себя счастливым человеком. Но это длилось, как правило, недолго. Отец посылал мать в город за пивом или вином. Мать злилась, отговаривала его. Он начинал раздражаться в ответ на ее причитания.
