KnigaRead.com/

Константин Борин - О чём шепчут колосья

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Константин Борин, "О чём шепчут колосья" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Невмоготу было смотреть на отца. Сами по себе сжались пальцы в кулак. Я хотел броситься на Аршинникова, укусить ему руку, но отец молча отбросил меня в сторону.

— Сделай милость, Иван Максимович, сам посмотри и оцени, — покорно упрашивал он купца. — Бечева сухая, нитка ровная, как проволока, крепкая, товар весь светится.

— А чего смотреть?

— Войди в моё положение, кормилец…?

— Войти можно, а чего не войти, — смилостивился Аршинников, — я человек добрый. Прими, Урядов, товар. А за влажность удержи.

Сказал — отрезал.

Когда товар был взвешен, Урядов выписал две квитанции: по одной в аршинниковской лавке мы получили ржаную муку, сушёную рыбу, по другой — пеньку.

— Тятя, а тятя! Почему ты ему не ответил? Почему сдачи не дал? — спросил я, когда мы отъехали от купеческой лавки. В моей голове никак не укладывалось, что отец, человек крепкий, сильный, каких среди жестелевцев было немного (ему ничего не стоило подхватить с пола на плечо куль соли, мешок муки), так легко покорился толстопузому Аршинникову,

— Эх, Почему не ответил… — с горечью сказал отец. — Ударил бы, да ещё как ударил, кабы не думал о вас — о детях своих. От купцов и их приказчиков мы зависимы… Начнёшь ему перечить — выгонит. На моё место сотни других колёс найдётся. Сколько лет на него спину гну, а он только знает одно: «Эй, ты!» Хоть бы раз по-человечески обратился, хоть бы когда-нибудь по имени-отчеству назвал…

— А чего, тятя, он людям «эйтыкает»?

— Не скрашивай, Коська. Мал ты ещё годами. Сейчас не поймёшь — с летами поймёшь.

Действительно, многого я тогда не понимал. Не понимал, почему жизнь так несправедливо устроена: горбатовские купцы владеют каменными домами, едят каждый день обед из четырёх-пяти блюд, а те, кто на них работает, отдыха не знают, живут в хибарках и щи с мясом видят чаше всего во сне.

Отец обычно отмалчивался. А в первых книгах, которые я тогда успел прочесть, ответа на этот вопрос не было,

Выехали мы на окраину города. Где-то совсем близко от большака, окаймлённого берёзками, заиграла гармонь и звонкий девичий голос запел:

На Аршинника работать —
Рубля не соберёшь,
Всю-то силушку положишь
И заплакамши пойдёшь.

— «Всю-то силушку положишь и заплакамши пойдёшь», — повторил отец, чувствуя, что в этой частушке, сложенной народом, вся правда и вся горечь его жизни.

— Неужто не найти на Аршинникова управу?

Отец усмехнулся, обнял меня:

— Опасно мыслишь, сынок… Что с этой пиявицей ненасытной поделаешь? В его руках всё. Пеньку кто нам— для обработки даёт? Аршинников. Продуктами кто в долг снабжает? Аршинников. Кто бечеву с выгодой для себя скупает и потом астраханским рыбакам перепродаёт? Опять же Аршинников. В его руках и деньги, и пенька, и лес, и вода. А ты хочешь, чтобы я на него руку поднял… Опасно мыслишь, сынок, — повторил отец.

Мои «опасные мысли» были схожи с думами многих моих сверстников. Помнится, в биографии Николая Островского есть один любопытный эпизод. Однажды Островский в детстве принёс домой где-то с трудом раздобытый им французский роман. В книге был выведен самодурствующий граф, как две капли воды похожий на горбатовского Аршинникова. От безделья граф издевался над своим слугой как только мог.

Читая вслух этот роман матери, Островский решил внести в него свои исправления. В книге было написано, что после каждого удара лакей униженно улыбался и уходил. Островский же прочёл это место так: «Тогда лакей обернулся до этого графа да как двинет его по сопатке! И то не раз, а два, так, что у графа аж в очах засветило…»

Мать прервала чтение: «Погодь, погодь! — воскликнула она. — Да где же это видано, чтобы графа по морде били?!» Она не верила, что простой человек мог постоять за самого себя.

Отец мой точно так же думал. Он не умел постоять за себя, не смел руку поднять на горбатовскую «пиявицу ненасытную».

«И Я ТЕПЕРЬ ЧЕЛОВЕК!»

Мать очень хотела, чтобы я был грамотным, умел бы читать письма, которые изредка присылал домой Павел. Каждая его весточка была большим событием для всех нас и особенно для моих родителей. Мать помнила дни, когда в дом приходили письма от Павла и даже на какой бумаге они написаны. «Это было в субботу, — говорила они, — когда Павлуша нам весточку на жёлтой бумаге прислал».

Отец не перечил матери, но в душе считал, что на одну семью хватит и двух грамотеев — Павла и Ивана. Остальные (к ним были причислены я и мои сёстры) могут прожить и без образования. Отец, как и мать, был неграмотный: вместо фамилии ставил пять крестиков. Каждый крестик считался буквой. Из пяти крестиков слагалась наша фамилия.

Всё же мать настояла на своём. Меня отдали в школу, и я вскоре научился свободно читать и писать. Однако в грамотности моей мало кто нуждался. Брат редко давал о себе знать. Фронт двигался, и куда ему писать, я не знал.

Запомнилось последнее его письмо. В нём Павел подробно описывал, как Красная гвардия штурмовала Зимний дворец и громила белых. Письмо заканчивалось словами: «Пришла свобода, скоро крестьяне землю получат, и тогда мы заживём…».

К письму был приложен номер солдатской газеты, напечатанный на серой бумаге. В нём на видном месте крупными жирными буквами был напечатан декрет о земле — первый декрет советской власти.

По новому закону помещичья собственность на землю отменялась немедленно и без выкупа. Навсегда уничтожалось право частной собственности на землю.

Все земли, принадлежавшие царю, помещикам, монастырям, передавались теперь трудящимся в безвозмездное пользование и объявлялись собственностью государства — всенародной собственностью.

— Наша, наша теперь землица! — говорил, радостно отец, показывая, рукой на дремлющую под снегом бывшую помещичью землю. — Без выкупа ею владеть будем! Выходит, и наш голос дошёл до тех, кто новые законы пишет. Декрет-то со слов нас, мужиков, написан[4].

Вскоре наша семья получила надел. Землю дали на каждого едока: на отца и мать, на Больше всего радовалась мать. Она вся преобразилась, выпрямилась; у неё даже осанка появилась.

— И я теперь птица, и я теперь человек! — говорила она, перестраивая на новый лад старую народную поговорку: «Курица — не птица, баба — не человек».

Но человеку не всегда сопутствуют радости. Незваными гостями приходят к нему в дом и печали. Почти в один год на нашу семью свалилось два несчастья, одно тяжелее другого.

Из штаба полка пришла похоронная: печальное известие о смерти Павла. Брат погиб в бою, героически защищая революционный Петроград. А через полгода скончалась мать.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*