Алевтина Кузичева - Чехов. Жизнь «отдельного человека»
К чести Павла Егоровича нужно сказать, что он искренно и глубоко верил в то, что говорил. Он <…> был убежден в том, что каждая пропетая его детьми обедня или всенощная приближает их души к Богу и <…> все спевки и недосыпания „зачтутся им на том свете“. <…> Он называл это: „давать детям направление“, и давал его не без задней, впрочем, мысли, что и ему самому за эти хлопоты будет уготовано местечко в раю».
Даже «адвокат» отца, его младший сын Михаил, признавал, что «отец был большим формалистом во всем, что касалось церковных служб, а потому мы, мальчики, не должны были пропускать ни одной всенощной в субботу и ни одной обедни в воскресенье». Это не опровергала и дочь, тоже защитница Павла Егоровича: «Наш отец был ревностным исполнителем всех церковных служб, полагавшихся в праздничные дни, и заставлял всю семью присутствовать на них. Для нас, детей, это бывало порой нелегко: нужно было рано вставать и долго стоять в церкви». По возвращении из храма глава семейства разрешал всем выпить чаю, а потом собирал на домашнюю молитву. Он читал акафист, а дети, как вспоминал Александр, «должны были петь после каждого икоса: „Иисусе сладчайший, спаси нас“, и после каждого кондака: „Аллилуйя“».
Отец искренне верил, что вразумлял детей, просветлял их души, доставлял им истинную радость. Чехов, возвращаясь памятью к этому времени, к хору, спевкам, чтению на клиросе, говорил, что чувствовал себя тогда «маленьким каторжником»: «Вообще в так называемом религиозном воспитании не обходится дело без ширмочки, которая не доступна оку постороннего. За ширмочкой истязуют, а по сю сторону ее улыбаются и умиляются». А души детей остаются для наставника «потемками», он видит только «казовую сторону».
Кажется, именно эта сторона интересовала Павла Егоровича. Она была ему понятна (как читать молитву, как петь в хоре, как вести себя во время богослужения). На нее хватало его разумения. Он, несомненно, был религиозным человеком, но вряд ли глубоко верующим — формальная, «казовая сторона» исчерпывала его религиозное чувство. Любое нарушение правил он карал со спокойной совестью, уверенный, что дает «правильное направление» и наказанием за маленький грех спасает от страшного грехопадения.
Его воспитательная метода вменяла детям обязательное благонравное поведение и целование рук священников, почетных гостей, взрослых родственников. А за этой «ширмочкой» благонравия отец семейства позволял себе брань, рукоприкладство, побои. Такова была его доморощенная система воспитания, за которую сыновья прозвали отца — «новейший самоучитель».
Сам Павел Егорович называл свод своих истин «порядком». Главные из них: «Соглашаться всегда должно с опытными старыми людьми». В молодом человеке важны «дух кротости и терпения <…> находчивость услуживать каждому»; а еще умение «добывать деньги да с умом их расход вести… Надо уметь, как жить, это самое главное умение на свете». Чем хуже у него получалось на практике, тем охотнее он учил жить, рассуждая за домашними трапезами, как беречь копейку, как следует чтить родителей, учителей, как надо хорошо учиться, ибо… Далее следовали обыкновенно слова о возмездии, о карах небесных и земных, о суде Божием и людском мнении…
После неудачного опыта с греческой школой, где Чехов бессмысленно пробыл год вместе с братом Николаем, их отдали в гимназию. Он проучился в ней, не считая приготовительного класса, десять лет (1869–1879). И тоже впоследствии не вспоминал ничего, кроме самого факта учебы. Всплывали в письмах лишь некоторые имена и сон, в котором он вновь, как когда-то в реальности, переживал страх, что его вот-вот вызовет учитель, а урок не приготовлен.
В 1868 году, когда Чехов поступил в приготовительный класс, Таганрогская гимназия была преобразована в классическую, с двумя древними языками (латынь и греческий). На них отводилось больше часов, чем на другие предметы — русский язык, словесность, математику. Гимназия давала право поступления в высшие учебные заведения. Но до последнего, восьмого класса добирались далеко не все. Вдохновитель гимназического устава 1871 года, министр народного просвещения граф Д. А. Толстой, прославился фразой, что изучать мертвые языки трудно и поэтому крайне необходимо. Это-де воспитывает в юном человеке характер, упорство, трудолюбие — и не оставляет времени на безделье и всяческие вредные мечтания. К тому же чтение древних авторов, Гомера, Геродота, Платона, Софокла, настраивало, по мнению министра, мысли юношества на возвышенный лад, а речь — на высокий слог.
Павел Егорович, конечно, не слышал об этих побуждениях сановного ментора, но они были созвучны его воззрениям на конечную цель воспитания: вырастить, как он выражался в своих речениях, хорошего Гражданина и доброго Христианина. Однако первостепенное значение таганрогский ревнитель благочестия придавал не гимназическим заданиям и успешной учебе сыновей, а их участию в спевках своего хора, в церковных службах и лавочной торговле. Всё остальное, в том числе и приготовление уроков, отступало перед этими «главными» делами.
По стечению общих и частных обстоятельств дела Павла Егоровича стали приходить в упадок. Словно получение медали в 1871 году ознаменовало высшую точку, а далее всё покатилось по наклонной вниз. Началась полоса неудач, несчастий, потерь. В сентябре того же года умерла малолетняя Женя, младшая сестра Чехова. По воспоминаниям родных, он любил забавлять годовалую малышку. Может быть, восполнял то, чего самому недоставало и в чем он признался многие годы спустя: «Меня маленького так мало ласкали, что я теперь, будучи взрослым, принимаю ласки как нечто непривычное, еще мало пережитое».
Да, отец был неласков и этим сильно отличался от своего младшего брата, Митрофана Егоровича. Тот усвоил и воплощал в воспитании своих детей и в обращении с племянниками не суровую, холодную ноту религиозной морали (запреты, кара, греховность), но ее теплую, человеколюбивую интонацию (прощение, доброе слово, восхищение благим поступком). Оба брата не на шутку усердствовали в своих религиозных чувствах. Поэтому указующие поучения старшего казались чуть ли не природной суровостью, хотя таковой в Павле Егоровиче не было. А умильные поучения Митрофана Егоровича отдавали иногда ханжеством.
Чехов находил ласку в доме дяди и остался навсегда ему благодарным — как и всем, от кого ее видел. Тогда он говорил, что тронут, что не забудет этого никогда. В особом душевном отклике на неожиданную ласку признавались впоследствии, будучи взрослыми, все братья Чеховы. Вероятно, нежности не досталось в детстве и отрочестве им всем. Даже от матери.
