Эммануэль Д'Астье - Боги и люди (1943-1944)
Но значение книги "Боги и люди" далеко не ограничивается большой познавательной ценностью. Она является художественно написанным произведением крупного мастера слова и видного общественно-политического деятеля. Как талантливый публицист и глубокий психолог, д'Астье дает яркую выразительную характеристику событий и исторических лиц. Он беспощаден в своей характеристике Черчилля, объятого необузданной жаждой власти и выказывающего полное пренебрежение к судьбам простых людей.
В конце книги выражается надежда, что у героев, не мыслящих существования человечества без войн, нет будущего в наше время. Успешному осуществлению благородной цели - борьбе за мир д'Астье и в наши дни отдает свою кипучую энергию и бесценный опыт активного деятеля движения Сопротивления.
Н. Цырульников
I. Алжир, ноябрь - декабрь 1943 года.
За пределами Франции
Снова я выбрался из Франции, в четвертый раз с той ночи 17 апреля 1942 года, когда меня тайком приняла на борт британская подводная лодка. На этой лодке я попал в переделку на широте Генуи и у Балеарских островов, а затем меня высадили в Гибралтаре... Я совершил семь удачных поездок туда и обратно на фелюгах и самолетах, напоминавших не то комаров, не то шершней. Неудачных поездок я не считал. Неудачи надо забывать: они выворачивают нас наизнанку, оставляют чувство неудовлетворенности, вселяют боязнь начать все сначала.
В Лондон я прибыл в конце октября. На этот раз, если память мне не изменяет, там находилась целая партия беженцев. Среди них был и Венсан Ориоль. Он отрастил бороду, исполнившись твердой решимости не претендовать на вторую молодость даже на посту Президента Республики.
Однако Лондон уже не был конечным пунктом моего путешествия: несколько месяцев тому назад не всеми признаваемое и лишенное единства правительство во главе с де Голлем и Жиро обосновалось в Алжире.
Из Лондона я вылетел в Престуик, оттуда в Марракеш, из Марракеша в Алжир. В пути, благодаря случайным встречам, я узнал кое-что о готовящихся больших переменах. Говорили, что в ближайшее время будет образована Консультативная ассамблея, которая должна придать алжирскому временному правительству более демократическую окраску. '
Не буду говорить здесь о моих первых шагах в Алжире. Я уже упоминал об этом в "Семь раз по семь дней". 3 ноября, после тяжелой ночи, проведенной в спорах с де Голлем, я согласился взять на себя руководство Комиссариатом внутренних дол. Под внутренними делами подразумевалось, конечно, подполье во Франции, ибо не могла же идти речь о трех алжирских департаментах, находившихся в ведении генерала Катру и Комиссариата по делам мусульман, не могла идти речь и о Корсике - единственном освобожденном департаменте.
Я поставил де Голлю ряд предварительных условий. Некоторые из них были соблюдены, другие в силу обстоятельств забыты или беззастенчиво нарушены генералом. Де Голль гораздо больше был занят тем, как под носом у американцев избавиться от Жиро, нежели определением политической линии правительства. В числе поставленных мной условий были следующие: стараться поручить управление освобожденной Францией людям, сражавшимся в рядах Сопротивления, а не алжирской клике, которая с плохо скрываемой алчностью ожидала теплых местечек; устраните из нового Комитета некоторых лиц с вишистским душком; привлечь коммунистов к участию в управлении, дабы Комитет стал наконец представлять движение Сопротивления.
Категорическим жестом де Голль отмел все возражения: "Только взяв в свои руки внутренние дела, вы сможете дать все это Сопротивлению".
Итак, мне оставалось лишь согласиться. В первые дни мне довелось наблюдать недолгое, но весьма беспорядочное волнение. Образование Консультативной ассамблеи, прибытие новых людей из Франции, небольшой государственный переворот 9 ноября, позволивший де Голлю устранить Жиро, реорганизация правительства, завершение сотни мелких столкновений из-за того или иного места, министерского портфеля или представительства в комиссиях заполнили первые недели моего пребывания в опереточной столице. Затем политическая жизнь и деятельность правительства замерли. Здесь, в Алжире, не ощущались ни Франция, ни мировая драма.
Если обратиться даже к полной хронологии, то окажется, что жизнь в Алжире за последние два месяца была весьма бедна событиями. Пресс-конференции, назначения послов, сессия Ассамблеи, арест бывших министров вишистского правительства Фландена и Пейрутона, а также генерал-губернатора французской Экваториальной Африки Буассона; речь генерала де Голля в Константине, пробудившая у мусульман Алжира столько неоправдавшихся надежд; его рождественское послание... и, наконец, единственная маленькая буря за опущенными шторами - события в Ливане. В Алжире я присутствовал впервые при одной из схваток турнира, который длился уже три года и в котором принимали участие два "ревнителя империализма" Черчилль и де Голль. Первый при посредстве генерала Спирса пытался наложить руку на Сирию и Ливан, "освободить" их, чтобы лучше закрепить британское господство над арабскими странами. Второй, завлеченный в западню, хотел силой подавить стремление к независимости этих двух государств.
В один ноябрьский день из сообщения агентства Рейтер алжирскому комитету стало известно, что действие ливанской конституции приостановлено, а глава ливанского правительства арестован. Нам ничего не было известно об инструкциях, данных де Голлем Жану Элле, нашему тамошнему представителю, предпринявшему столь необычные акции. В Комитете разразилась буря. Большинство членов Комитета выражало несогласие с политикой умолчаний, которую проводил де Голль, и с его методами. Выполнение порученной генералу Катру миссии умиротворения было затруднено британским ультиматумом. Иллюстрацией к спору между Англией и Францией могло служить то, что портреты де Голля жители Бейрута срывали со стен, тогда как портреты Черчилля оставались нетронутыми. Позже в Египте и других странах судьба отплатила Черчиллю.
Когда буря утихла, Комитет снова впал в летаргию. За окнами с задернутыми шторами он продолжал влачить жалкое существование, словно посаженный под стеклянный колпак, на земле, которая была ему чужой и для которой происходившие битвы были чужими, ибо узы, связывавшие ее с Францией, не отличались прочностью. К тому же для де Голля и большинства членов Комитета важнее было представлять Францию, а не являться ее выражением и воплощением.
Кучка французов - человек пятнадцать, - съехавшихся сюда из Марокко, Лондона, Америки, из Франции вишистской и Франции подпольной, не являла собой единства и не была проникнута единодушным стремлением включить Францию в борьбу и помочь народу, восставшему против оккупантов. От заседаний Комитета, на которых мы издаем законы, подчас не имеющие силы, пахнет пылью.
