Иван Кожедуб - Неизвестный Кожедуб
После этого я всегда пускал ее галопом.
Как-то отец поздно приехал с поля. Уже совсем стемнело, когда я отводил лошадь в табун. Решил ехать мимо кладбища, самой короткой дорогой. Ехал зажмурившись — накануне наслушался страшных россказней про русалок и ведьм. Возвращаюсь пешком той же дорогой. Иду быстро, чего-то побаиваюсь. Вдруг вижу — чьи-то глаза, как огни, горят. У меня по коже мороз прошел, я пустился бежать: в первый раз ночью встретился с волком. Впопыхах не заметил, как добежал до кладбища. Пот с меня льет, сердце колотится. Смотрю, из темноты идет кто-то высокий, большой, в белом, длинной рукой помахивает, на меня надвигается. Ну, думаю, меня ловит мертвец! Закрыл от страха глаза и бросился бежать, не замечая дороги. А самого любопытство разбирает: «Дай же посмотрю!» Поборол страх, остановился, посмотрел назад: большая белая лошадь хвостом машет. Мне стало смешно, что я испугался лошади, запел песню и не спеша зашагал домой.
3. Первые обязанностиС возрастом у меня появилось упрямство. Отец, человек наблюдательный и вдумчивый, сразу подметил эту наклонность. Он старался переломить ее, незаметно приучая меня к трудолюбию, исполнительности и упорству в работе. И он добился того, что я привык к своим обязанностям в доме и никогда не увиливал от них.
Я еще в школу не ходил, когда отец посадил за домом несколько груш, яблонь, слив. Он и меня заставлял работать: я рыл и таскал землю, вместе с ним ухаживал за молодыми деревцами, снимал червей, окапывал стволы. Когда деревья стали давать плоды, отец посылал меня караулить их. Я припасал рогатки, камни и, сидя под деревом, прислушивался к ночным шорохам, а самому страшновато было. Иногда отец подойдет неслышно и, если я засну, разбудит:
— Заснул? Плохой из тебя сторож выйдет. Когда я вырос, то спросил отца, зачем он это делал, ведь воров не было. Он засмеялся:
— А как же иначе! Ты у меня меньшой, я тебя и приучал сызмальства ко всякому труду. Я хворал, старел и думал — осиротеешь рано…
Постепенно обязанностей у меня по дому становилось все больше.
Летом с утра до обеда таскаю воду для поливки огорода: наполняю целую бочку, чтобы она не рассохлась, — это моя норма. Несу полные ведра на коромысле бережно, как молоко, а сам чуть повыше ведра. Колодец метрах в ста от дома, устанешь, пока с водой дойдешь. Пасу теленка на лугу. Нас собирается много ребят, и мы бродим по траве среди кустов с утра до вечера. Зорко следим за телятами, смотрим, чтобы они в посевы не зашли, не нашкодили. Если они туда заберутся, то порки не миновать. Иной раз надоест пасти, вскочишь теленку на спину и наездишься вдоволь.
К вечеру тянет домой — хлеб съеден, пора ужинать, и спать пора. Солнце стоит низко, тени становятся все длиннее.
— Пора гнати телят до дому, — дает кто-нибудь команду.
Медленно, лениво идут сытые телята — наелись: поперек себя шире. И мы шагаем не спеша, покрикиваем: «Оле, оле, гей!» Спорим, чей теленок лучше «напасся», сказки рассказываем, а наскучит — начнем бороться, с криком, хохотом катаемся по лужку, мчимся вперегонки.
Зимой я ездил с отцом по дрова. Отец срубает сухие ветки, а я их таскаю к саням. Отец кричит: «Смотри осторожнее, глаз себе не выколи!» За отцом не поспеваю, и он сам принимается укладывать ветви на сани. Туго увязывает их, подсаживает меня на воз, приговаривая: «Держись, Ваня, не упади…» Лошадь трогает; отец шагает рядом, сбоку, — он не садится, чтобы было полегче нашей кобыле. Дома складываю ветви клетками — надо их подсушить.
По утрам чищу картошку для всей семьи, подметаю в хате. Зимой вытираю воду с подоконников, чтобы они не загнили, — отец непременно проверит, сухо ли.
Улицу нашу, с одной стороны открытую для ветра, сильно заносит снегом. Во дворе разгребаю дорожки — от крыльца и ворот к сараю, погребу.
Днем прибегают ребята и зовут играть. Слышу, кричат:
— Иван! Выходи!
Иной раз еле удержишься, чтобы не бросить все и не побежать на улицу.
4. Поступаю в школуЧитать я научился незаметно. Набегаешься днем, наиграешься, наработаешься, а вечером сидишь за столом, фантики — конфетные обертки — перебираешь и находишь знакомые буквы.
Сижу тихо, как мышонок, чтобы спать не послали. К шести годам, вот так играя, научился я читать и рисовать.
…Утро. Первый день учебного года. Стою на улице и смотрю с завистью на ребят-школьников: я еще мал. Выходит из ворот соседский хлопец, Ва-силь, мой приятель:
— Пидем до школы, я тебе запишу.
Я так обрадовался, что даже не попросил позволения у родителей и побежал за ним.
Бегу — а сам трушу: вдруг учительница откажет? Говорили, что Нина Васильевна — строгая, но ребята ее любили.
Входим в светлый, высокий класс. Больше всего мне понравилась классная доска. «На ней славно рисовать можно», — сразу подумал я. Парты блестят, ребята одеты по-праздничному.
Учительница уже сидит за столом. У нее молодое, доброе лицо, гладко зачесанные черные волосы. Потом я заметил, что, когда она недовольна или огорчена, на лбу между бровями у нее появляется глубокая прямая морщинка.
Василь подходит к ней и, указывая на меня, говорит:
— Нина Васильевна, он читать умеет, я его привел в школу.
Она ласково улыбнулась и внимательно посмотрела на меня:
— Ну, подойди, малыш, к доске, напиши буквы, какие знаешь.
Встав на цыпочки, я старательно вывел буквы.
Учительница дала мне букварь. Сначала я запинался, а потом бойко прочел какой-то рассказ.
Нина Васильевна записала мое имя, фамилию, возраст и сказала:
— Ты еще мал, но все же я беру тебя в первую группу.
Я не помнил себя от радости.
Наступила зима, завалило улицы снегом, начались вьюги и морозы. Ходить в школу было далеко, но я вставал спозаранок — все боялся опоздать — и почти всегда приходил первый. В классе сидел смирно: заметил, что когда все прослушаешь, от слова до слова, то потом урок выучить легко.
В школе была объявлена война грязным тетрадям и книгам: Нина Васильевна строго следила за тем, чтобы они были в порядке, и я привык их беречь.
Однажды утром был сильный мороз. Ветер рвался на нашу улицу и завывал в трубе. Я проснулся. Смотрю — совсем темно, но мать уже встала и топит печь. Она меня не разбудила: решила, что в такой мороз нечего мне идти в школу. Я со слезами упросил ее отпустить меня.
На улицах ребят не видно. Мчусь что есть силы в школу. Прибегаю. На снежной дорожке — ни одного следа. В окнах темно, из трубы вьется дымок. Поднялся на крыльцо — дверь заперта. Ну, думаю, опоздал! Мне стало так обидно, что я заплакал.
Вдруг дверь открывается и выходит Нина Васильевна. Одной рукой платок на голове придерживает, а другой обняла меня:
