Павел Федоров - В Августовских лесах
- Что верно, то верно. Язык у тебя как у коровы на шее ботало.
- Ой, тату! Да он же сказал, что мне стыдно глянуть ему в очи! Как он может такое говорить? Мне никому не стыдно глядеть в очи! - подняв на отца глаза, проговорила Галина.
- Все ты брешешь, - отрезал отец.
- Я не шавка, чтоб брехать.
- А с кем вчера вечером была на канале? - в упор глядя на дочь, спросил Олесь.
От такого вопроса лицо девушки еще больше стало походить на румяное яблоко. Галинке даже и в голову не приходило, чтобы кто-нибудь мог открыть ее сокровенную девичью тайну. Все же она коротко и быстро ответила:
- Я была на канале, а еще... еще был Кость.
Так она называла полюбившегося ей человека - лейтенанта Константина Кудеярова.
- Гость или воловья кость? - поражаясь ее откровенности, спросил Олесь.
- Так зовут русского лейтенанта... Костя...
- Добже, - глухо сказал отец и с грубой мрачностью в голосе спросил: - Теперь отвечай, что вы там делали?
- Он меня учил песни петь, - смущаясь все больше и больше, отвернув голову в сторону, ответила Галина.
- Еще чему тебя учил лейтенант Кость?
Девушка опускала голову ниже и ниже, к упавшим на колени цветам.
- Правду говори, - жестко приказал отец.
- Не ругай, тату! Я выйду за него замуж! Ни за кого больше не хочу! Понимаешь, не хочу! - выкрикнула Галинка.
От этих слов Олесь отшатнулся. Будто и не он собирался стегать Галинку, а его самого хлестнули по телу.
- Значит, все кончено?
Олесь уже не прятал рук за спину и дрожащими пальцами крутил ремень.
- Убей меня гром! Мы только поцеловались с ним. Я люблю его, вот и все!.. И я стану его женой!
Галинка обхватила колени руками и, уронив на них голову, затряслась всем телом.
- Ты, ты... католичка... пойдешь за русского? Он же безбожник! Ох, матка бозка, что творится с моими детьми!
Олесь хотел еще что-то прибавить, но вернувшаяся из костела со старшей дочерью Ганной супруга оттолкнула его.
- Это что за содом такой? Что тут такое творится? - спросила Стася, посматривая то на растерявшегося мужа, то на съежившуюся посреди пола Галинку.
Олесь, нелепо потрясая супонью, все рассказал супруге.
Стася, выслушав мужа, вырвала из его рук супонь и хлестнула девушку по оголенной шее.
Галинка, взвизгнув, подняла голову, схватив ремень, потянула его к себе, а затем резко дернула. Стася, не удержавшись, повалилась на пол и с истошным криком начала рвать на себе волосы.
Ганна бросилась за лекарством. Наливая из пузырька валериановые капли, она с любопытством смотрела на притихшую сестричку.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
- Сдается мне, Осип Петрович, что у Седлецких кто-то голосит, бросив подметать пол, сказала мужу Франчишка Игнатьевна Августинович, соседка Седлецких. Это была сухонькая, рано состарившаяся женщина с узким худощавым лицом и остреньким птичьим носом.
- У них всегда голосят, - равнодушно ответил Осип Петрович, привязывая к удочке леску. - Если Галка песни не спивает, так Стаська бранится.
Осип Петрович сидел на кровати. Около него на потрепанном пестром рядне лежали сделанные из коры поплавки и свинцовые грузила. Склонив сильно поседевшую голову, он стал рассматривать завязанный на леске узелок.
- Нет, там кто-то голосит. Пусть я провалюсь на этом месте, там кто-то голосит, - повторила Франчишка Игнатьевна и, бросив веник, неслышно ступая по кирпичному полу босыми сморщенными ногами, подошла к окну. Любопытство было ее извечным пороком, как это справедливо считал Осип Петрович. - Пусть у меня ноги отсохнут, а там все-таки добре голосят, вновь подтвердила Франчишка Игнатьевна.
- Ноги твои и так не очень мясистые, - заметил Осип Петрович и тут же раскаялся в неуместной реплике.
- А что ты чепляешься до моих ног? Почему не беленькие да не пухленькие? А отчего мои ноги такие сухопарые та корявые, а ну, отвечайте, пан Августинович! Может, вы забыли, кто нашу единственную животину годует та каждый день на заставу за три версты ребятишкам молоко носит?
- А что, я не пасу твою корову и не пожинаю для нее в лесе траву? попробовал было защищаться Осип Петрович, но Франчишка Игнатьевна так затараторила, что пришлось заткнуть уши.
- Он косит траву, он пасет корову! Ха! Езус-Мария! Як ты пасешь корову? Я-то знаю, як за ней ходишь! Придет корова домой и от твоего пасения готова отжевать мне руку... Вот як ты пасешь животину! Если бы тебя поить молоком от твоего сена, то был бы ты такой же костлявый, як наш старый гусак!
У Франчишки был такой запас слов, что его хватило бы надолго, но тут из дома Олеся Седлецкого раздался душераздирающий крик.
Франчишка даже подпрыгнула на месте и в одно мгновение юркнула в окно, словно ее, как рыбку-плотвичку, подцепили на удочку и выдернули на улицу. Осип Петрович только увидел, как мелькнули в окне ее сухощавые, исцарапанные икры.
Вернулась она часа через два усталая, изнеможенная. Согнав задремавшего Осипа Петровича с кровати, прилегла отдохнуть и осмыслить события.
...Войдя к Седлецким тихими шажками и затаив дыхание, она прислонилась к косяку двери и стала наблюдать. Галина по-прежнему сидела на полу с опущенной на грудь головой и, вздрагивая плечами, вялыми движениями обрывала цветочные лепестки. Олесь, согнув туловище, давил своим грузным телом скрипящий стул и, пошлепывая губами, тянул из трубки табачный дым. Ему было стыдно за ременную супонь, которую он принес, за то, что он дал волю гневу. Олесь не мог поднять глаза на Галину, на розовый, опоясавший ее шею рубец. Он слышал вздрагивающее дыхание дочери и чувствовал, что любит ее еще больше, чем прежде, видит в ее поступках частицу самого себя, своего характера. Вот Ганна - совсем другая. Она сидит на своей кровати и, неизвестно о чем думая, комкает в руках маленькую с вышитой наволочкой подушку. И взбалмошная жена ему сейчас противна. Она, беспрестанно размахивая руками, крестится и пронзительным голосом кричит:
- Тварь! О-о! Что мне с тобой делать, чертово отродье!
Стася сама не помнила, какие слова слетали с ее языка. От выкриков матери девушка судорожно вздрагивала и почти переставала дышать.
- Перестань же! - крикнул Олесь, желая прекратить эту омерзительную сцену.
- Я ее на цепь посажу, как шкодливую сучонку! Пусть она меня слышит и не притворяется!
Галина, казалось, ничего не могла слышать и воспринимать. Но это только казалось. На самом деле она все слышала и понимала. И в голове ее уже зрел дерзкий, отчаянный план.
Стася, видя упорное молчание дочери, чувствовала, что та сильнее ее не только молодостью, но и горячей девичьей любовью. Для выражения своего негодования Стася старалась подбирать самые обидные, оскорбительные слова, но запас их начинал иссякать, в утомленную голову, кроме пустых, мало устрашающих ругательств, ничего не шло.
