Сергей Михалков - Два брата - две судьбы
За заслуги отца мать получала персональную пенсию. Умерла мама в Москве, в 1943 году.
Писать стихи я начал рано. Мне было немногим больше десяти лет, когда беспризорники, проникшие в нашу квартиру, похитили шкатулку с моими «сокровищами», среди которых, вместе с перочинным ножом и рогаткой, хранилась общая тетрадь с начисто переписанными первыми моими стихотворениями.
В 1945 году, в Горьком, после моего выступления в зале Горьковской филармонии знавшая когда-то нашу семью А. Н. Румянцева передала мне бог весть как сохранившиеся у нее восемь моих стихотворений, датированных 1924–1925 годами. Была среди них и моя первая басня. Она заканчивалась моралью:
Мораль сей басни такова.
Что много тех людей на свете белом,
Которым надо рассказать,
Что людям лучше помогать
Не только словом, но и делом.
Жили мы тогда круглый год в Подмосковье на даче, принадлежавшей неким Яковлевым, занимая первый этаж дома, одиноко стоявшего в запущенном парке. Ходить в школу было далеко, и потому первоначальное образование я получил в семье.
Рядом с дачей Яковлевых в небольшом флигеле жила семья, с которой мы дружили. Мы не знали, чем занимаются наши соседи, возвращающиеся порой ночью из города. Время было неспокойное, полное всевозможных слухов. Однажды осенней ночью дача и флигель были неожиданно окружены вооруженными людьми, а соседи арестованы. Они оказались членами преступной банды, орудовавшей в Москве.
Кто-то из знакомых порекомендовал родителям взять для присмотра за детьми оставшуюся без работы прибалтийскую немку. Эмма Ивановна Розенберг вошла в нашу семью и с присущей ей немецкой педантичностью взялась за воспитание своих подопечных.
Я с душевной теплотой вспоминаю эту сухопарую, жилистую старую деву, заложившую в мой характер основы самодисциплины и обучившую меня немецкому языку настолько, что я еще в детстве мог свободно в первоисточнике читать Шиллера и Гете. Не прошли мимо меня и приключенческие романы немецкого автора Карла Мая. Я зачитывался ими при свете карманного фонаря, накрывшись с головой одеялом, в те часы, когда детям было положено спать.
Не обошлось в моем домашнем воспитании и без сельского священника. Две зимы кряду наезжал к нам на своей лошадке три раза в неделю молодой о. Борис, он же Борис Васильевич Смирнов (был арестован и расстрелян). В его задачу входило преподавать мне основы географии, истории русского языка. По своей инициативе он попытался было занять меня и Законом Божьим, однако старания его были безуспешны, ибо «агитки» Демьяна Бедного начисто вытеснили из моей головы и Новый, и Ветхий Заветы.
В обычную школу я пошел с четвертого класса, после переезда семьи в Москву.
Я читал Маяковского, Есенина, Демьяна Бедного в газете «Копейка». Влияние именно этих поэтов сильно сказалось на моих детских поэтических опытах. Но больше всего я любил сказки Пушкина, басни Крылова, стихи Лермонтова и Некрасова.
Коротая вечера, я выпускал домашний «литературно-художественный» журнал, был одновременно и редактором, и художником, и единственным автором этого издания. Читателями моего журнала были домашние и ближайшие родственники, посещавшие нас.
Приведу одно из стихотворений, «опубликованных» в моем «журнале».
РЕКА Как змея извиваясь
Меж крутыми брегами,
Течет речка в озера
Голубыми водами.
По берегам растут ивы,
Что раскинули ветки,
Посредине же речки
Рыбаки тащат сети.
Ее воды прозрачны,
Дно песчано, глубоко,
По берегам же местами
Растет кучкой осока.
Верхоплавки играют,
Щуки ходят кругами,
Течет речка в озера
Голубыми водами.
Отец без моего ведома послал несколько стихотворений на отзыв известному московскому поэту Александру Безыменскому. «У мальчика есть способности. Однако трудно сказать, будет ли он поэтом. Могу только посоветовать: пусть читает и продолжает писать стихи», — гласил ответ.
Домашние публикации меня не удовлетворяли. Я мечтал напечататься по-настоящему.
Сочинив однажды в стихах «Сказку про медведя», я переписал ее печатными буквами и направился в одно из московских издательств. Оно помещалось в небольшом особняке под № 7 по Гоголевскому бульвару. Это было частное издательство Мириманова, выпускавшее детские книжки. Волнуясь, вошел я в помещение, в котором приятно пахло типографской краской. Меня провели к «самому главному». Маленький щуплый старичок с козлиной бородкой, в толстовке, принял меня как настоящего автора. Он предложил мне сесть, мельком просмотрел рукопись и попросил оставить на несколько дней. На прощание он протянул мне три рубля. Это был мой первый денежный аванс! Надо ли рассказывать, что я, выйдя за ворота, тут же оставил его у моссельпромщицы, торговавшей с лотка ирисками и соевыми батончиками.
А спустя неделю я держал дрожащими пальцами напечатанный на издательском бланке ответ, в краткой, но убедительной форме отклонявший мою рукопись как непригодную для издания. Письмо было адресовано мне, однако сперва случайно попало в руки отца. Он не обратил внимания на инициалы адресата и вскрыл его. Не разобравшись, отец принял ответ издательства на свой счет, — он как раз ждал письма из какого-то журнала, куда послал свою статью.
Сколько еще подобных отказов получил я из разных редакций, пока, наконец, в июльской книжке журнала «На подъеме» за 1928 год (г. Ростов-на-Дону) не проявились мои первые «по-настоящему» напечатанные стихи «Дорога»:
Черный ветер гнет сухой ковыль,
Плачет иволгой и днем и ночью,
И рассказывают седую быль
Зеленеющие бугры и кочки.
Гнутся шпалы, опрокидываясь вдаль,
Убегая серыми столбами.
И когда мне ничего не жаль,
Кочки кажутся верблюжьими горбами.
«Очень не восхищайтесь, учитесь работать и шлите нам свои стихи», — писал мне, пятнадцатилетнему начинающему поэту, секретарь редакции, высылая в Пятигорск авторский номер журнала (к этому времени наша семья переехала из Москвы в Пятигорск).
Город мой, Пятигорск!
Мой приветливый город
Руки к солнцу простер,
Украшая Кавказ.
И не зря говорят:
Ты и близок и дорог
Тем, кто видел тебя
Хоть один только раз!
Город мой, Пятигорск!
Это в сумраке синем
Неподвижный орел
На заветной скале.
Здесь великий поэт —
Сын великой России —
В смертный час остывал
На горячей земле!
Пятигорск, Пятигорск!
Ставрополье родное!
Золотые дубы на груди Машука,
Строгий профиль Бештау —
Вы повсюду со мною,
Память в сердце о вас
Глубока и крепка!
Как я уже упоминал, в 1927 году Терселькредсоюзом на постоянную работу была приглашена из Москвы группа специалистов-птицеводов. Одним из первых откликнулся на этот призыв мой отец. Думаю, что он оставил Москву не без умысла: лучше было быть подальше от органов, следящих за «бывшими». Мы поселились на окраине Ново-Пятигорска, в небольшом, одноэтажном, сложенном из самана доме № 231 по Февральской улице, в непосредственной близости от ипподрома.
