О Самойлович - Рядом с Сухим
А потом был знаменитый декабрь 1959 года, когда Хрущев выступил на сессии Верховного Совета СССР и провозгласил новую военную доктрину, согласно которой все вопросы решались только ракетами - авиации, флоту и сухопутным войскам отныне отводилась второстепенная роль. Надо сказать, что авиапромышленность в то время уже сильно лихорадило, менялось подчинение и структура. При организации Совнархозов все серийные заводы оборонной промышленности были изъяты из подчинения министерств, вместо них были созданы Государственные комитеты. Не лишенная юмора инженерная братия по поводу всех этих передряг тут же выдала: "Были в МАПе, были в МОПе, а теперь мы, братцы, в жопе". В 1960 г. вышло Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о прекращении разработок новых самолетов, разрешалось вести работы только по модернизациям, заданным ранее соответствующими Постановлениями. Вновь образованному министерству общего машиностроения (MOM) передавалась вся техника по созданию баллистических ракет "земля-земля". Из Госкомитета по авиационной технике были изъяты и переданы в MOM крупнейший авиазавод N 23 в Филях и КБ С. А. Лавочкина. Генеральный конструктор ОКБ-23 В. М. Мясищев был освобожден от своей основной работы и назначен начальником ЦАГИ. Все авиационные КБ получили задания по ракетной тематике. Нашему конструкторскому бюро, в частности, поручалась разработка трехступенчатой зенитной ракеты для системы противоракетной обороны Москвы. Это был очень ощутимый удар по авиапромышленности, от которого она смогла оправиться только через 6-7 лет.
Практически все сотрудники КБ находились в подавленном настроении. В связи с этим мне запомнился Научно-технический Совет нашего конструкторского бюро, на котором первый и последний раз выступал Павел Осипович Сухой. Он сказал, что самолет Т-37 - это наша лебединая песня в области самолетостроения, и мы обязаны приложить все силы, чтобы эта тема была бы выполнена на самом высоком уровне. Внешне Павел Осипович держался очень спокойно и достойно, не высказывал ни одного слова критики в адрес Правительства, то есть создал обстановку, когда задавать вопросы было неуместным. Соответственно не последовало и выступлений. Однако завершить создание самолета нам не удалось. Летом 1961 г., когда уже построенная машина готовилась к выходу на летные испытания, вышло новое Постановление правительства, согласно которому наше КБ обязывалось все работы по теме Т-37 прекратить, а сам самолет уничтожить. Несмотря на горечь утраты, мы очень надеялись, что многие технические и технологические решения, реализованные на Т-37, не пропадут даром и когда-нибудь обязательно найдут применение.
Глава 2. Уроки Генерального Конструктора.
В этой главе я попытался собрать воедино свои впечатления от общения с П. О. Сухим. Они относятся к разным годам, поэтому прошу быть читателя снисходительным за фрагментарность изложения. Во всяком случае, надеюсь, что приведенные эпизоды помогут создать представление об этом человеке. Во-первых, за глаза Павла Осиповича мы называли П. О. Никаких других прозвищ у него не было. Я уже говорил об отношении П. О. ко времени. Так вот, однажды, он пригласил меня к себе в кабинет по какому-то вопросу. Я пришел, как и положено, за несколько минут до назначенного срока. Но секретарь, Вера Ивановна, меня к нему не пустила: "у него совещание". Спустя 10 минут совещание закончилось, и участники стали расходиться. Вместе с ними в приемную вышел и П. О.: "Олег Сергеевич, а вы почему опоздали?" Я объяснил, что пришел вовремя, но вы, мол, были заняты. В ответ: "Вы просто были обязаны заглянуть в кабинет, я бы немедленно прервал совещание". Точность - вежливость королей. Как-то раз, когда я уже достиг определенного положения на фирме, Сухой поручил мне писать письма в вышестоящие организации. Получаю задание, пишу, иду к П. О. Он читает и говорит: "Олег Сергеевич, разве вы не знаете такого правила, что любое письмо не должно превышать полутора страниц машинописного текста. Более длинный документ начальство читать не в состоянии. Переделайте". Переделываю, приношу, он читает. И снова: "А откуда у вас такой дубовый, нерусский язык? Вот когда вы говорите, я все понимаю. А когда читаю то, что вы написали, не понимаю. Пишите так, как говорите". Что касается способа принятия решений, то у Сухого существовал такой порядок: он назначал Главных конструкторов самолетов, только после разработки эскизного проекта. До этого он работал с отделом проектов, привлекая к обсуждению начальников конструкторских бригад. Основные технические решения П. О. Сухой принимал лично. Для обсуждения проблемы П. О. никогда не боялся окружать себя талантливыми людьми. Наоборот, он их искал и доверял им наиболее ответственные участки работы. Не каждый Генеральный конструктор на это способен! Более того, даже если конструктор принимал неграмотное решение. Сухой никогда не упрекал его за это, лишь тактично объяснял, где тот не прав. В случаях грубых просчетов, приводивших к летным происшествиям, он брал всю ответственность на себя: "Я Генеральный конструктор, и я отвечаю за всё". Как это не похоже на другого Генерального, отдавшего под суд своих конструкторов за катастрофу самолета Як-42 под Гомелем. Сухой же был человеком, который никогда никого не оскорбил и не унизил, даже подчиненных, даже если предлагаемая идея была абсолютно глупая, и глупость эта лежала на поверхности. Он очень тактично объяснял, почему он эту идею принять не может. Павел Осипович ругаться не умел, он просил. Те, кто его знали, говорят, что эти его тихие просьбы лучше любого приказа заряжали на работу. При всем при этом, как ни странно, П. О. не был щедр на похвалу. Впервые об его отношении ко мне я узнал лишь на поминках в Архангельском, которые устроила семья Павла Осиповича. В перерыве ко мне подошли его жена Софья Феликсовна и дочь Ирина Павловна: "Мы рады познакомиться с вами. Павел Осипович столько о вас рассказывал". Будучи очень замкнутым на работе, П. О. "раскрывался" только дома, в семье. Семья была для него отдушиной. К сожалению, мне скоро пришлось участвовать в похоронах и Софьи Феликсовны, а позднее - и мужа Ирины Павловны - Георгия Павловича Воскресенского. Вообще П. Сухой четко ограничивал круг лиц, с кем он делился информацией в полном объеме. Мне, например, он сообщал только то, что непосредственно относилось к проектированию самолетов, а вот какие решения они принимали с Е. Ивановым - этого я не знал.
В конце 60-х годов у меня произошло некоторое сближение с Павлом Осиповичем. Как раз в то время вышла в свет книга Г. К. Жукова "Воспоминания и размышления". Она отсутствовала в магазинах и продавалась только на пленумах ЦК КПСС и заседаниях Верховного Совета СССР. Приближалось очередное заседание, я набрался храбрости и попросил П. О. купить мне это издание. Он купил, и, вызвав меня, передал книгу мне. Я полез в карман за деньгами, но П. О. меня остановил: "Ни в коем случае, это мой подарок". А потом спросил: "А почему вы увлекаетесь этой литературой?" "Дело в том, Павел Осипович, - начал я, - что я воевал, и у меня какая-то патологическая страсть к военным мемуарам". П. О.: "А что вы еще читаете". Я ответил, что очень люблю братьев Стругацких, особенно запрещенную в то время повесть "Улитка на склоне" (повесть была опубликована в журнале "Сибирские огни" с последующим арестом всего тиража). А еще сказал, что у меня есть ксерокопия, и предложил дать ее почитать. Через несколько дней он мне вернул "Улитку" и сказал: "Олег Сергеевич, у вас очень дурной вкус. Это не литература". Я стою молчу. И вдруг вопрос: "Расскажите о себе, кто ваши родители?" Вот тут я совершенно неожиданно для себя рассказал ему о том, что оба моих деда священники, признанные "лишенцами" (т. е. лишенными всех прав), что мои родители белорусы, рассказал про Калугу, про Циолковского и т. д. Он сидел и несколько минут молчал, а потом очень тихо сказал: "Моя настоящая фамилия не Сухой, а Сухи (ударение на последнем слоге - А.П.). Мы оба с вами белорусы, и только поэтому я вам это рассказываю. Когда я родился и мне давали в церкви имя, дьяк сказал, что он не знает такой фамилии - Сухи, младенец будет наречен фамилией Сухой. Вот так я стал Сухим". Это была одна единственная задушевная беседа между нами. Больше такого ни разу не повторилось. Здесь, наверное, уместно рассказать и еще об одном эпизоде, о котором я всегда вспоминаю со стыдом. Как-то раз, когда я шел на работу, мы встретились с П. О. на лестнице. Он сказал мне: "Какой у вас хороший портфель". По нынешним меркам портфель-то был не очень, но для того времени - действительно неплох. И я решил купить точно такой же и подарить его Павлу Осиповичу. Наутро пришел к П. О. и преподнес ему этот портфель. Он очень смутился, как-то странно посмотрел на меня и сказал: "Олег Сергеевич, а разве вы не заметили, что я с портфелем никогда не хожу? Сколько он стоит?" Я сказал, что это, мол, подарок. П. О. ответил, что он подарков от подчиненных не принимает, и расплатился со мной за этот злосчастный портфель.
