Николай Молчанов - Генерал де Голль
Жанна де Голль, женщина набожная, создавала в доме жизнь, полную благочестия. Хорошая жена и заботливая мать, она была властной и непримиримой в отношении религии и нравов. Под стать ей был и муж; не зря же он преподавал в религиозном учебном заведении.
Не говоря уже об обязательном посещении мессы, ничего не делалось без молитвы. Тоска по прошлому, и особенно по монархии, надежды на восстановление которой безнадежно рухнули, создавала в семье настроение некоторой отчужденности от окружающей жизни. 14 июля — день взятия Бастилии — почти не признавался законным торжеством. Национальным праздником считали больше день памяти Жанны д'Арк.
События политической жизни встречали одобрение только в том случае, если речь шла о каком-либо намеке на возрождение «истинного величия» Франции. С восторгом отнеслись родители Шарля к приезду в Париж в 1896 году русского императора Николая II. Союз с Россией обещал успех в назревавшей войне с Германией. В Париже хотя бы внешне возродилась видимость монархической атмосферы в ходе разных официальных церемоний вроде торжественной закладки первого камня в мост Александра III. Семья непременно отправлялась на военные парады на ипподром в Лоншане, чтобы любоваться стройными рядами солдат, своим видом напоминавших о былой воинской славе. Правда, Анри де Голль, называвший себя «тоскующим монархистом», предпочел бы видеть не трехцветные республиканские знамена, а королевские лилии на белых стягах. Только два института французского общества считались в семье Анри де Голля достойными всяческого уважения и доверия — армия и церковь. Но с тем большей горечью следили здесь за ожесточенной борьбой против этих столпов тысячелетней истории Франции. Последнее десятилетие XIX века было наполнено непримиримыми распрями, в центре которых оказалось знаменитое «дело Дрейфуса». Судьба невинно осужденного за мнимый шпионаж офицера-еврея возмутила совесть Франции. Страна оказалась на грани гражданской войны. Раскрылась гнусная цепь подлогов, лжи, мошенничества, к которым прибегала верхушка французской армии, чтобы спасти свое лицо в позорном для нее «деле Дрейфуса».
Жанна де Голль (урожденная Мэйо), Анри де Голль
Родители Шарля де Голля были уязвлены в своих сокровенных чувствах: обожаемая ими армия, эта национальная святыня, покрыла себя грязью невиданного позора. Оказалась запачканной и сама святая апостольская Церковь, выступавшая на стороне клики, столь нелепо состряпавшей «дело Дрейфуса», чтобы сокрушить ненавистную Республику. Преступные махинации военщины и клерикалов убедительно и бесстрашно разоблачали Жан Жорес и Эмиль Золя. Но люди консервативных убеждений вопреки очевидным фактам обычно становились все же на сторону антидрейфусаров. И здесь-то проявилось благородство, интеллектуальная честность Анри де Голля. Он не только считал Дрейфуса невиновным, но даже открыто заявил об этом на службе. И где? В иезуитском коллеже! Это серьезно повредило его карьере.
Впрочем, консервативные убеждения, националистическая гордость, монархические мечты и клерикальные симпатии родителей Шарля оставались вопреки всему непоколебимыми. Они лишь замыкались в одиночестве, еще раз убеждаясь, что все, чем может гордиться семья, связано с прошлым Франции, с ее историей.
С раннего детства Шарлю внушали, что по воле счастливого случая он — продолжатель столь славного в прошлом, хотя ныне увядшего генеалогического древа рода де Голлей. Естественно, каждый раз речь заходила о Столетней войне и событиях, ей подобных. Детям говорили, что людям такого происхождения никогда не следует изменять своей исторической миссии, состоящей в том, чтобы хранить высокий духовный облик нации, быть опорой патриотизма и католической веры. Вот к чему сводилось семейное воспитание будущего генерала! Он рано осознал свою принадлежность к подлинной элите, призванной самим богом быть солью земли и составлять когорту избранных носителей французского духа. Конечно, признавались и заслуги промышленной и коммерческой буржуазии, однако подчеркивалось неизмеримое превосходство над этим разрядом людей, обреченных на вечную низменную погоню за деньгами.
Видимо, здесь и лежат истоки того, что де Голль никогда, до конца своих дней, не признавал своей принадлежности к буржуазии. Забегая вперед, приведем слова, сказанные им в 1962 году: «Буржуа? Я им никогда не был. Буржуазия — это богатство, стремление к доходам, к собственности. Моя семья и я, мы всегда были бедны… Я никогда не чувствовал себя связанным с интересами и стремлениями этого класса».
Как мы еще будем иметь возможность убедиться, генерал де Голль имел весьма своеобразное представление о классовой структуре общества.
Вернемся, однако, к дням его нежного детства, когда ему внушали убеждение в его принадлежности не столько к буржуазному классу, сколько к самой выдающейся, самой высшей общественной группе — к дворянству, причем к его особой, избранной касте, той, которая не просто сражалась за короля, но обладала знаниями, правом судить, управлять, просвещать, поучать людей. Он приобретал не обычное гордое сознание дворянина, но особое патрицианское чувство. Им всегда отличались представители наследственной магистратуры, дворянства «мантии», к которому принадлежали многие предки Шарля де Голля.
Конечно, сама по себе дворянская приставка «де» уже практически мало что значила. Тем более, как говорили в старину во Франции, «нет сеньора без земли». А земли, как и богатства, не было, если не считать маленького семейного владения Ла Лижери в Дордони, где дети проводили лето. Однако сознание своего благородного происхождения психологически ведет к тому, что человек хочет быть знатным и стремится к власти. Он проникается чувством отличия от других и инстинктивно приобретает некоторую чопорность языка и манер, даже, как это было с де Голлем, если он и не кичится открыто своей знатностью. Ведь родители наряду со всем прочим воспитывали в нем на свой лад хорошие манеры., хороший вкус, хороший тон.
Уже в раннем детстве в его поведении порой проявлялись признаки веры в свою особую судьбу. Однажды десятилетний Шарль но обычаю мальчиков его возраста, забавляясь, съезжал по перилам лестницы, но, не удержав равновесия, упал и больно ушибся. Его подняли и участливо спросили: «Ты не испугался?» «Испугался? — гордо ответил он. — Разве я родился не под счастливой звездой?»
Мальчик очень рано обнаружил отнюдь не покладистый характер. Никто не называл его простодушным или тем более послушным. С опущенными глазами его лицо выражало какую-то надменность, а когда он смотрел вперед, его взгляд исподлобья одним казался отважным, другим — заносчивым. Иногда он погружался в долгое мрачное молчание. Но гораздо чаще он был непоседливым и задиристым, горячим и резким. С азартным увлечением Шарль устраивал игру в войну вместе с сельскими мальчишками. В комнате мальчиков именно он подымал невыносимый шум, устраивая из книг, тетрадей и игрушек беспорядочную свалку. «Если появляется Шарль, — говорили в семье, — покой исчезает».
