Эммануил Казакевич - Весна на Одере
Следующей ночью Таня впервые увидела немцев.
Лил дождь. Отряд вышел к большаку. По дороге двигались грузовые машины. Таня вначале не обратила на них никакого внимания и рассеянно шагнула вперед, но тут на ее плечо легла рука лейтенанта.
- Ложитесь, - сказал он тихо, - немцы!
Она растерянно осмотрелась: где немцы? - и уже прижавшись к земле, поняла, что эти машины - обычные грузовые машины с ярко горящими фарами они как раз и есть "немцы". Показалось несколько танкеток с черными крестами. До Тани донесся картавый говор.
Все это было так чуждо, так нелепо и враждебно, что Таня ощутила одновременно удивление, отвращение и страх. Она почувствовала себя одинокой и подавленной, словно эти чужие до омерзения тени отрезали от нее всю прошлую жизнь, все надежды и все мечты. Она схватила Лубенцова за руку и долго ее не отпускала, до тех пор, пока отряд не тронулся дальше. Мелькнувший свет немецких фар слабо осветил лицо лейтенанта. Дождевые капли ползли по его щекам. Лицо юноши было теперь невыразимо серьезным и печальным.
Утром они вышли, наконец, к своим. По дороге на формировочный пункт Лубенцов подошел к Тане и попросил дать ему ее московский адрес: "Может быть, встретимся когда-нибудь, зайду к вам чайку попить".
Просьба эта удивила ее тем же самым - его уверенностью в будущем, в том, что впереди мирная жизнь, со встречами, адресами, чаями.
Адрес? После окончания института Таня жила в Москве у тетки. Но дело было не в этом. Она сказала:
- Я замужем.
Конечно, то был не очень умный ответ - ведь он не предложение ей делал в конце концов.
- Адрес я вам дам, разумеется, - поспешно добавила она.
Но впопыхах Таня забыла о своем обещании. Они прибыли на формировочный пункт, ее обступили офицеры, среди них было много врачей. Ее напоили сладким чаем, накормили мясными консервами. Согревшаяся, полная надежд на встречу с матерью и с мужем, она как-то сразу позабыла, кем был для нее этот бесстрашный, веселый и добрый лейтенант в течение шести самых трудных дней ее жизни.
Лейтенант постоял минутку неподалеку и незаметно ушел. Потом она узнала, что он получил назначение в какую-то часть и уехал. Она мимоходом подумала о нем с грустью и пожалела, что не сказала ему прощальных благодарственных слов.
И вот этот лейтенант, теперь уже гвардии майор, спустя три с лишним года сидит рядом с ней в несущейся по мокрому асфальту карете.
II
Это была удивительная встреча. Оба были взволнованы.
- Вы по-прежнему такой же веселый, - сказала она, - и все вам нипочем.
- А вы по-прежнему немножко грустная, - отозвался он, - но более взрослая.
- Старая, - засмеялась она.
Она так мило смеялась, тепло, тихо, как бы про себя. При этом ее большие глаза почти исчезали, превращались в искрящиеся щелки, а нос морщился, что придавало лицу несколько неожиданное выражение крайнего добродушия.
В этот момент сверху, с облучка, раздался громкий встревоженный голос "ямщика":
- Товарищи офицеры! Кругом врут, что мы в Германию вошли...
Лубенцов оторопело посмотрел вверх, потом открыл полевую сумку, вынул карту и, развернув ее на коленях, перевел дыхание и произнес:
- Да, мы в Германии.
Лейтенант выхватил пистолет, распахнул дверцу к выпустил в воздух всю обойму. "Ямщик" выстрелил в небо из винтовки. Лошади, испугавшись, прибавили ходу. Все приникли к окнам. Мимо мелькали поляны, лесные опушки, кусты, и люди удивлялись обычности всего этого:
- Глядите, липы!
- Боярышник!
- Яблони!
Лейтенант, раскрыв свой чемодан и порывшись в нем, горестно воскликнул:
- А водки-то нет!
"Хозяин" кареты, капитан Чохов, не говоря ни слова, достал откуда-то флягу с водкой. Сидящий в карете солдат, смущенно улыбаясь, погладил рыжие усы и сказал:
- У нас, товарищи офицеры, это самое... Спиртик есть... Ежели не побрезгаете... Противный, но крепкий. Зверобой...
Карета свернула с дороги и, запрыгав по кочкам, вскоре остановилась в роще. "Ямщик", всунув предлинный бич в стойку облучка, присоединился к остальным. Все очень расшумелись, только Таня почему-то присмирела. Она забралась на высокое кучерское сиденье и сидела там, сжавшись в комок, по-девичьи угловатая, невеселая, и смотрела с отсутствующей улыбкой на тянущиеся кругом реденькие рощи. Пить она отказалась.
- Тут не пить надо, - сказала она, отстраняя кружку, - не знаю, что надо, может быть плакать от жалости к тем, которые не дошли.
И все поняли, что она права. И хотя выпили, конечно, но уже не шумно, а как бы в торжественном раздумье.
Прежде всего выпили за Сталина, потом за победу и за войска 1-го Белорусского фронта. Рыжеусый солдат предложил тост также "за наш семейный фронт, за жен и деток, то есть".
- И за мужиков, конечно, - прибавил он, косясь на Таню, - ежели они есть, а ежели нет, то за женихов.
Таня сказала:
- И подумать только! Вон там немецкая деревня. Даже как-то странно, что здесь живут немцы, те самые, что натворили в мире столько зла. Что же? Сжечь эту деревню? Перебить там всех?
Все молчали. Потом послышался голос капитана Чохова:
- А что вы думаете? Пойдем и сделаем!..
Эти слова, произнесенные спокойным голосом, заставили всех взглянуть на Чохова. И все увидели круглое юношеское лицо, маленький ровный нос и серые решительные глаза. В этих глазах была вызывающая самоуверенность ничего не боящегося человека.
Гвардии майор Лубенцов внимательно посмотрел на него и только махнул рукой. Это короткое, несколько презрительное движение было, пожалуй, красноречивее слов. Всем стало ясно, что никто никуда не пойдет, ничего не сожжет и никого не перебьет - по крайней мере в присутствии гвардии майора.
Понял это и Чохов. Враждебно взглянув на Лубенцова и сжав губы, он больше не произнес ни слова.
- Немецкая армия еще отчаянно дерется, - сухо проговорил Лубенцов. И вы будете иметь возможность проявить свою прыть в бою...
Таня примирительно сказала:
- Поехали.
Все уселись в карету, и вскоре она, гремя колесами, въехала в деревню. Здесь их встретила огромная надпись на маленькой ратуше:
Sieg oder Sibirien!*
_______________
* Победа или Сибирь!
Лубенцов перевел остальным этот невразумительный лозунг по-видимому, последнее изобретение Геббельса.
- Пугает фриц фрица нашей Сибирью, - даже немного обиженно сказал рыжеусый. - А мне бы дожить до победы да поехать в свою Сибирь, к Василисе Карповне и детям.
"Ямщик" остановил карету у одного из домов. То был красивый кирпичный домик с высоким крыльцом, внутри было тихо и темно и пахло тленом. В то время как "ямщик" распрягал лошадей, остальные шумно размещались в холодных комнатах, с любопытством заглядывая в темные закоулки.
