Иван Краско - Андрей Краско. Непохожий на артиста, больше чем артист
У нас с тобой было нормальное взаимообогащение, Андрюша. Мы постоянно чему-то друг у друга учились. Вспомнить хотя бы ту хмельную сцену в «Блокпосте».
Фильм был только что снят, и режиссер Саша Рогожкин пригласил меня на просмотр. Картина мне понравилась. Я только сказал: «Андрюш, а пьяного-то ты так и не сыграл. Ведь в той сцене твой персонаж буквально «надирается». Ты смутился, а я тебя успокоил: «Пьяного сыграть непросто… Но ты не расстраивайся!»
Через год в Доме кино, когда фильм вышел уже официально, я посмотрел его повторно и произнес: «Андрюха! Я должен перед тобой извиниться». — «А что случилось?» — «Да ты был прав, сынок. Вас предал генерал (его играл Леша Булдаков), и ты пьешь, но водка тебя не берет. Очень правильно ты сыграл!» — «Да иди ты, — удивился ты и добавил: — А я об этом даже не думал». — «Видишь, я заставил тебя расстроиться тогда, год назад, а получилось, что ты все верно сыграл. Но и я только сейчас это понял». То есть ты, сынок, интуитивно чувствовал, как нужно сыграть. Саша Рогожкин по этому поводу сказал: «А я очень доволен работой Андрея. Мне и не нужно было, чтобы он играл невменяемого пьяного».
Похожая история, сынок, как ты помнишь, случилась у меня с Александром Володиным. Я назвал это «пружиной». Мы часто обсуждали с тобой эту историю.
Володин завел во мне «пружину». Когда я собирался уходить из БДТ, он спросил: «Ваня, говорят, ты собираешься уходить из театра? А куда?» — «Да не знаю, никуда я не готовлюсь». — «Но куда-то ведь хочется?» — «Да хотелось бы в «Современник». — «Да? Так там же у меня все друзья. Давай я тебе протекцию составлю. Там же тебе конкурировать не с кем».
И он это как-то так сказал, что, мне показалось, имел в виду следующее: взять-то меня возьмут, но… Я покраснел, а Володин, видимо, списал это на мою стеснительность. А на самом деле я в это время разозлился до необычайности: «Ах вот ты как, гениальный драматург, про меня мыслишь — думаешь, я бездарный артист? Ну уж нет! Я докажу, что чего-то стою!» Года за два до его смерти я открыл ему эту тайну. (Мы, кстати, Андрюша, ехали тогда в твоей машине — ты вез нас на могилку к Паше Луспекаеву.)
«Дядя Саша, а знаешь, какую ты во мне «пружину» завел тогда?» — «Миленький, ты что, господи! Вань, да я не хотел тебя обидеть! Прости, ради бога!» — «Какая там обида, — наоборот, я тебе благодарен по гроб жизни! Ты же меня так завел, я тебе столько лет доказывал, как ты тогда был не прав!»
— «Да ты что? А я-то и не думал…»
Вот если бы все педагоги умели заводить в своих учениках такие «пружины»! Я считаю, сынок, что в тебе смог завести такую пружину, и ты был со мной согласен. В чем-то я был для тебя авторитетом. Во всяком случае, мои роли ты очень любил. «Продавец дождя», «Принц и нищий», «Люди и мыши» — ты смотрел эти спектакли много раз, так они тебе нравились.
Но если у меня в детстве необоснованное желание стать артистом переросло в неудержимое, то ты видимого желания не проявлял.
Неожиданно для всех нас — для мамы, для меня — ты заявил, что хочешь поступать в театральный вуз. До этого твое отношение к театру было несколько ироничным. Помнишь, как лет в девять ты по моей просьбе посмотрел по телевизору спектакль с моим участием. В то время передачи транслировались в прямом эфире, а не в записи. Я играл главную роль — учителя рисования — в спектакле по повести Виктора Голявкина «Рисунки на асфальте». Голявкин, кстати, тебе очень нравился. Материал добрый, человечный: старый учитель рисования, фронтовик, перенесший тяжелое ранение, работает в школе. Он любит детей, и у него самого несколько ребятишек. Учитель посвящает себя работе, и однажды у него не выдерживает сердце… Когда я, вернувшись домой, спросил тебя, понравился ли тебе спектакль, ты ответил, что понравился. Но я же вижу, с какой интонацией ты это произнес. «Андрюша, тут что-то не так. Думаешь одно, а говоришь совсем другое. В чем дело?» Тебе вообще в детстве была свойственна некая минорная тональность. И тут ты меня, как говорится, уложил — ты сказал: «Да работа у тебя смешная. Умер, а сам домой пришел». Вот такое нигилистическое отношение к актерскому мастерству не предвещало, что в конце десятого класса ты обнаружишь желание стать актером. Это было неожиданно, и я обрадовался, что ты хочешь идти по моим стопам. Я спросил тебя, знаешь ли ты, что нужно будет прочесть перед приемной комиссией басню, стихотворение и прозаический отрывок. Ты спокойно ответил: «Знаю. Проза у меня уже выбрана». — «Что именно?» — «Андрей Платонов. «Сокровенный человек». — «Ну, Андрюша, уже за один выбор пятерка, — воодушевился я, — материал достойный». Мы с тобой разобрали несколько предложений, ты и так прекрасно все понимал, много читал, да и мама у тебя филолог. «Ну что, — говорю я, — выучишь наизусть отрывок. Сколько тебе нужно? Дня три хватит?» — «Хватит, па. Ну что там учить». Когда дня через четыре ты снова взял в руки книжку и начал читать с листа, я взбесился. «Ты не удосужился выучить наизусть, бездарь! Я отказываюсь с тобой заниматься, артиста из тебя не выйдет. В нашем деле, голубчик, нужен фанатизм». Мама, конечно, встала на защиту: «Как ты разговариваешь с ребенком?! Разве так можно?!» — «А вот так и разговариваю! Беспощадно. Никакого толку из него не выйдет!» Думаю, ты на меня тогда очень обиделся. Возможно, мне не стоило так резко себя вести. Однако ты не передумал поступать и настаивал на своем решении. Твоя мать просила меня как-нибудь посодействовать, хотя бы узнать, кто принимает экзамены и т. д., но я отказался это делать. Ты должен был сам всего добиваться. В искусстве нельзя жить по блату!
Набирал курс Игорь Петрович Владимиров, руководитель Театра им. Ленсовета, человек известный. Он даже не спросил, не сын ли ты Ивана Краско, случайно. Он просто послушал и сказал: «Сырой материал». И тебя отшили.
Ты не поступил. И далее, сынок, решалась твоя судьба. Нужно было куда-то тебя пристраивать. Я, конечно, мог поспособствовать, тем более слышал, что театру требуются монтировщики сцены. Директор театра пошел навстречу и, несмотря на не совсем подходящий возраст для работы, взял тебя на эту должность.
Мы поехали на гастроли: Киев, Рига, Одесса… (Роковой город. Ну не мистика ли? Не в этом ли городе началось твое печальное восхождение к проклятому божеству по имени Бахус? Здесь ты и закончил путь земной…) Тебя тянуло к самостоятельной жизни. Жил ты, кстати, в гостинице вместе с другим техническим персоналом, хотя мог жить со мной в двухместном номере. Но может, это и правильно. По крайней мере, никто не говорил про тебя «папенькин сынок». Плохо, что ты начал употреблять портвешок наравне с рабочими. Зато за год работы монтировщиком ты изучил весь репертуар театра.
