Сергей Скрипаль - Контингент (Книга 2, Шурави)
Майор рассказывал то, что было на самом деле, не пугая, а настраивая, предупреждая, подготавливая к тому, что ему было хорошо известно и знакомо.
Потом уже, когда отбой объявляли, и солдаты засыпали в казармах, Дубов возвращался в курилку, закуривал, и, стиснув зубы, застывал допоздна, вспоминая свое участие в войне.
В седловине, между двумя заснеженными вершинами, где с вечера находилась в засаде рота капитана Дубова, было ужасно холодно. Ветер, дувший с яростной силой, казалось, пытался вышвырнуть вон шурави, отморозить все, что выглядывало из одежды. Солдаты зарывались в снег, пытаясь согреться. К счастью, ближе к полуночи ветер переменился, и его ледяные струи проносились над головами солдат.
Обозначив задачи, выставив дозорные посты, Дубов уже под утро задремал. Перед самым рассветом его разбудил рваный лай всех стволов, имеющихся в распоряжении роты. В голове мелькнуло:
- Началось!
Крутнувшись в берлоге, из-за стылого валуна Дубов выставил автомат в сторону тропы, выстрелил из подствольника в самую гущу людей и животных. Отметил для себя выброс разрыва и, стреляя в хвост каравана, моментально оценил складывающуюся обстановку.
За тридцать секунд боя все смешалось: на тропе мечущиеся бородатые лица в чалмах, плач, рев и стоны раненых, бьющихся людей и лошадей.
Животные падали на тропу и, заваливаясь на бок, тащили в пропасть за собой караванщиков, отчаянно пытающихся удержать от падения вниз лошадей и тюки с грузом, но тщетно. Афганцы, стесненные узостью тропы не могли отступить, скрыться за скалой, из-за которой минуту назад вышли на этот проклятый участок. Не могли пройти вперед, отсеченные плотной стеной огня. Понимая свою обреченность, они выхватывали оружие и бились горячечно, ни на что не надеясь, лишь взывая к аллаху, чтобы тот увидел, как дерутся его верные сыны. Залегали за трупами животных и своих товарищей, пытались вести прицельный огонь и не без успеха.
Дубов увидел как, дернувшись, ткнулся головой в снег рядовой Еременко, а рядом с ним побагровела, подтаивая, морозная белизна под телом Кочурина.
Капитан выкрикивал слова команды, пытаясь уберечь, предостеречь своих солдат, но грохот и рев боя перекрывали его голос, и ему самому казалось, что он не кричит а едва шепчет.
Бой велся жестокий, беспощадный, на полное уничтожение, и люди из каравана, понимая это, пытались подороже продать свои жизни.
Дубов оторвался от прицельной планки автомата, чтобы увидеть солдат, оценить ситуацию и заорал:
- Газарян, назад! Назад! Не высовывайся!
В горячке боя Газарян вскочил на ноги и вел огонь с колена, при этом жутко хохоча. Дубов приподнялся над камнем:
- Га... - не успел докричать.
Ослепило близким разрывом гранаты, как огнем ожгло левую руку. Сознание Дубов потерял не сразу, успел отметить, как внезапно наступило затишье, подумал: "Умираю?!", и впал в забытье.
Очнулся от резкой боли. Перетягивающий левое предплечье бинтом Басыров поглядел на командира ласковыми карими глазами и, успокаивая, сказал:
- Ничыво, ничыво, камандир, каравана - йок, нету...
Дубов услышал как время от времени тишину прерывают одиночные выстрелы и понял что каравана действительно - "йок", раз солдаты достреливают, добивают умирающих и раненых духов, ставят контрольным выстрелом в голову восклицательный знак на мертвых.
- Лыжы, лыжы, - успокаивал Дубова Басыров, - тропа сейчас расчистим, груз забырем. Служба знаем. Искендер уже выртушки вызвал.
Искендер - Александр Ковалев - радист роты. Дубов облегченно, насколько это позволила рана, вздохнул и с изумлением увидел, что на Басырове поверх бушлата наброшена дубленка. Тот, увидев изумление командира, поспешил объяснить:
- С убытых сняли. Стрыляли - разгорячылись. Холодно тепер. А шуба теплый. Мертвый - в пропасть, а шуба живой - на. И тыбе тоже - на, - Басыров заботливо набросил на Дубова широченную овчину.
Дубову стало тепло не только от меха дубленки, но и от заботы солдата. Только где-то в глубине души что-то терзало, заботило неосознанным чувством тревоги. Думать и размышлять мешала слабость. Тепло окунуло Дубова в дрему, а промедол оттягивал сверлящую боль. Он только и прошептал Басырову:
- Тропу расчистите, груз поднимите на площадку, - и уснул.
Вместе с болью промедол погасил тревожную мысль.
Солдаты сбросили трупы вниз и стали подниматься вверх на площадку, волоча за собой тюки и трофейное оружие.
За то время, когда солдаты укладывали своих погибших, опускались на тропу, освобождали, расчищали ее, сбрасывали вниз сообща неподъемные трупы лошадей, туда же, раскачав за руки - за ноги, отправляли начавшие замерзать трупы людей, наконец, пока подняли наверх тюки и оружие, два вертолета, преодолев подлетное время, вынырнули из-за дальней вершины, взяв направление на седловину.
Командир пятьдесят третьего борта передал в полк:
- Я - борт полсотни три. Сигнала нет. Вижу тела наших наверху. Караванщики таскают вьюки с тропы на верх, - и не удержался, - Вот, твари, отсидеться хотят...
И вертушки, коршунами ринувшись с неба, весь свой огонь обрушили на усталых "караванщиков", вереницей ползущих вверх к спасительному гребню.
Рокот вертушек и шквал огня молнией высветили в голове Дубова смысл его тревоги:
- Шубы!
Поздно. Вертушки сделали следующий заход. Пилоты убедились, что караванщики полностью уничтожены, связались с базой и, сделав разворот, ушли за спецгруппой. Пусть уж они разбираются что произошло на тропе, а заодно и трупы погрузят и уцелевшие вьюки.
Вертушки растворились в круге огромного солнца. Из укрытия выбрался шатающийся от слабости, потерявший шапку, с всклокоченными потными волосами и безумным взглядом, капитан Дубов.
Забыв о боли в раненой руке, он побрел от тела к телу, оскальзываясь на утоптанном снегу, испачканным красными пятнами крови и черными разводами гари, не верящий, не желающий осознать нелепость случившейся трагедии, надеясь на чудо, на то, что ребята уцелели... Становился на колени около каждого погибшего. Ласковым шепотом разговаривал с каждым. Жалел. Приговаривал какие-то нелепые слова оправдания. Просил простить его за то, что остался жив... Закрывал ребятам глаза. Гладил коротко стриженные головы. Накрывал лица подобранными шапками, кусками бушлатов и дубленок... И только когда добрел до тела Басырова, заглянул в его спокойное лицо и застывшие карие глаза, Дубов отчаянно, горестно, страшно завыл.
Так воет старый волк, низко опустив голову у родной, разоренной охотниками норы, оплакивая гибель маленьких, теплых, бестолковых, беспомощных волчат...
* * *
...Веселые голоса возвращающихся с вечеринки офицеров с женами отвлекли майора Дубова от воспоминаний. Он поднялся со скамейки, поглядел на темное окно своей комнатушки и зашагал в казарму.
