Анатолий Гладилин - Улица генералов: Попытка мемуаров
Грандиозным планам помешало случайное обстоятельство. В квартире моего одноклассника, которого в школе презрительно звали «профессором» (очень обидное по тем временам прозвище. А как же иначе? Все мы жили в коммуналках, а у «профессора» отдельная квартира!), было много старых книг, среди них я нашел книгу фотографий. Открыл ее и обалдел. Я же не знал, что существуют книги, в которых только фотографии. Я же не знал, что бывают такие фотографии! Я ведь думал, что фото — это то, что в газетах и в журнале «Смена». Срочно записался в фотокружок при московском Дворце пионеров. Правда, там нас учили не столько фотографировать, сколько проявлять пленку, манипулировать с химическими реактивами в темной комнате при слабом красном свете.
Боюсь, растворится мое повествование в проявителях и закрепителях. Короче, после окончания восьмого класса без троек родители купили мне «ФЭД». Для справки: «ФЭД» не заграничный аппарат, а наш советский шедевр. «ФЭД» — аббревиатура: Феликс Эдмундович Дзержинский. Видимо, в компетентных инстанциях полагали, что фотограф, как и председатель ВЧК, должен выявлять суть человека.
Летом я тренировался на натуре. Вечера просиживал в читалке Ленинской библиотеки, где рылся в каталогах и выуживал весьма нестандартные фотоиздания. С первого сентября начался охотничий сезон. В солнечные дни после уроков я устраивал засады в самых неожиданных для моей девочки закоулках и щелкал ее в упор. Она, если успевала, корчила рожи или отворачивалась. К зиме набралось достаточно снимков, я выбрал десять, на мой взгляд, удачных, положил в конверт и бросил в ее почтовый ящик.
И вот зимнее утро, легкая метель, я несусь без пальто (чтоб произвести впечатление сами понимаете на кого), лишь дикая скорость меня согревает, поэтому встречаемся не за спинами вождей, а на спуске к бульвару. Она впервые поднимает глаза (не взгляд украдкой, как обычно, на долю секунды, нет, меня откровенно рассматривают), и я непроизвольно торможу лаптей.
— Миша, папа сказал, что вас тянет на формализм. Но в снимках что-то есть. Позвоните мне вечером. (Оказывается, знала, как меня зовут, и знала, что я знаю ее телефон.)
Мы расходимся, набирая обороты. Утром каждая секунда на учете. Можете себе представить мое состояние и что я передумал, готовясь к вечернему звонку? Я даже успел подумать, что, возможно, это самый счастливый момент моей жизни и, мол, никто не знает, как сложится дальше. Единственно, о чем я не подумал, просто в голову не пришло, так это то, что обвинения в формализме мне придется слышать довольно часто.
Вообще-то подозреваю, что история про меня и мою Девочку достаточно известна, ибо спустя годы я рассказал ее своему приятелю, тогда модному писателю. Писатель загорелся, сказал, что напишет роман, и действительно написал, правда, все перепутав или сознательно переврав. Роман был напечатан в популярном журнале и имел успех.
На самом деле мое счастье длилось недолго. Ну, была вечеринка на квартире ее подруги. Танцевали. Подруга жила в правительственном доме на улице Грановского. Я должен был догадаться, что моя девочка несколько из другого круга. Не догадался. Встречались на бульваре, да в холод особенно не погуляешь. Пришли долгожданные весенние денечки. Я звоню моей девочке из уличного телефона-автомата (в нашем доме телефонов не было), говорим о пейзажах Поленова. Рядом стоят мои ребята и болтают между собой, употребляя через слово. Ведь лишь один мой товарищ был сыном профессора, все остальные — дворовые хулиганы. Моя девочка прерывает мой монолог очень вежливым тоном:
— Миша, извините, я слышала, как и о чем говорят ваши друзья. Я не хочу больше с вами встречаться и разговаривать. Можете со мной здороваться, но близко не подходите.
Почему я не повесился? Наверно, сдуру надеялся, что буду великим человеком. И когда улицу назовут моим именем, девочка вернется.
После десятого класса все разумные мальчики и девочки подали документы в институты, а я поехал в Уральск поступать в военное училище летчиков-истребителей. Думал — быстренько сяду за штурвал самолета, совершу какие-нибудь подвиги и… В Уральске была жара, пыль и маршировка на плацу. Потом карантин, из которого я сматывался в самоволку и щелкал «ФЭДом» кадры уникального казахско-уральского быта. Что интересно: «ФЭД» не отобрали, а пленки пропали. Исчезли, и всё. Обидно мне стало: старался, строил композицию — и никто моих трудов не увидит. Увидели. На мандатной комиссии товарищ полковник вытащил из моего дела стопку фотографий, мельком глянул на них, потом на меня:
— У вас порядок со здоровьем и с экзаменами. — Закрыл папку. — Вопрос: вы твердо решили быть летчиком?
Умницей оказался товарищ полковник.
Вернувшись в Москву, я узнал, что девочка поступила в Институт иностранных языков, куда простые смертные не попадали. Я это принял к сведению и занялся своими проблемами, а их у меня было навалом. Первое: отказавшись от карьеры военного летчика, я как бы завис в безвоздушном пространстве — ведь двери вузов уже захлопнулись. Второе (звучит совсем экстравагантно): я по уши влюбился в свою будущую жену, которая тоже стала студенткой престижного Бауманского института, и, чтоб как-то ей соответствовать (и деньги зарабатывать), пошел по редакциям устраиваться внештатным фотокором. Повезло. Определили на побегушках в «Московский комсомолец». Но это уже другая история.
Так или иначе, мы больше никогда не пересекались с девочкой на встречных курсах на улице, которая несколько лет в восемь пятнадцать утра только нам с ней принадлежала.
Совершенно случайно увидел ее (улицы, а не девочки; достает меня русский письменный) истинных хозяев.
Выхожу из дома, матерый охотник за фотокадром, на плечах справа и слева висят два редакционных аппарата производства ГДР, в кармане красная корочка «Вечерней Москвы». Наглая рожа, привыкшая, что ответственные лица мне улыбаются в фотообъектив. А недавно мой фоторепортаж, привезенный с Бийской комсомольской стройки, «Огонек» опубликовал на двух полосах. Цветные фото в «Огоньке»! Выше некуда.
Двенадцать дня. Небо сумрачное. А улица сияет. И эту, как бы сказали профессионалы, подсветку дает множество генеральских погон. Мама родная! Клянусь, ни один человек в мире не видел такого количества генералов. Улица буквально запружена генералами. И какие звезды на погонах! Я чуть было не открыл объектив, да внутренний голос предостерег. Иду, значит, по улице к бульвару. А генералы ведут себя как-то странно. Стоят кучками, о чем-то тихо переговариваются. При моем приближении замолкают, глядят на меня кто настороженно, кто испуганно. Испуганный взгляд генералов! Такое бы запечатлеть на пленку! Какой мне выпал шанс. Щелкни я хоть раз, и этот кадр стал бы моей визитной карточкой на всю жизнь на обоих континентах. Не щелкнул… Я же был советским человеком, научился наступать на горло собственной песне. К тому же по генеральским взорам я понял, что пугает их не затесавшийся в их ряды штафирка, а именно аппаратура, висящая на моих плечах.
