Юрий Герман - Подполковник медицинской службы
Тотчас же фашисты сбросили четыре бомбы, и с потолка посыпалась штукатурка. Погас свет. Курочка зажег спичку и закурил папироску. От его папироски прикурил Левин.
- Пожалуй, пойду в госпиталь, - сказал он сердито,- мало ли что... Ох, как мне надоели эти штуки!
Курочка светил ему спичками, пока он надевал шинель и фуражку. На улице были сумерки заполярного полдня. Бухая сапогами, навстречу Левину прошел комендантский патруль. Оглуши-тельно защелкали зенитки. Подул ветер, запахло гарью.
Левин посмотрел вверх, но ничего не увидел, кроме серых туч и разрывов - круглых и аккуратных. Потом вдруг завыл пикирующий бомбардировщик, и еще четыре бомбы с отврати-тельным свистом упали в залив. Левин прижался к стене. Фуражка с него слетела.
"Наверное, опять трубы лопнули и комнату залило водой, - с тоской подумал он, - теперь поставят насос и будут качать".
В госпитале он сделал замечание военврачу Баркану. Замечание было очень вежливое, но взъерошенный Баркан сразу насупился и ответил в том смысле, что он уже далеко не мальчик и в нотациях не нуждается. У них вообще были трудные отношения, и Левина это огорчало. В сущности, Баркан был недурным врачом, но совершенно не умел подчиняться. И опыт у него был за плечами немалый, и школа недурная, но самонадеянность и замкнутость Баркана не давали Левину возможности сблизиться с ним. А теперь он совсем надулся.
"Наверное, Шеремет насплетничал, что я отказался сдать ему госпиталь, - подумал Левин. - Конечно, это обидно, а все-таки я не мог. Э, к черту!"
Но когда в ординаторскую пришла Варварушкина, Левин пожаловался ей сам на себя.
- Слушайте, Баркан обижен, - сказал он. - И справедливо обижен. Шеремет, наверное, сболтнул ему насчет моего отъезда в Москву - помните ту историю? Но я же, честное слово, не мог. Вы меня понимаете? Белых - это одно, а Баркан - это другое. И все-таки я в чем-то виноват. Он неправ, но я начальник и многое зависит от меня, многое, если не все. Иногда дерните меня за локоть, если я слишком раскричусь, будьте так добры, Ольга Ивановна. И как вбить в мою голову, что Баркан - обидчивый человек? Он служил в таком городе, где считался непререкае-мым авторитетом, а тут некто Левин его учит. Надо же быть хоть немножко психологом. ..
И, встретив Баркана через час в коридоре, заговорил с ним весело, как ни в чем не бывало. Но Баркан на шутку не ответил, втянул квадратную голову в плечи и сказал, что ему некогда.
Потом позвонил телефон, и военврачу второго ранга Левину А. М. передали, что нынче же, в четырнадцать ноль-ноль, на большом аэродроме в помещении старых мастерских командующий будет вручать правительственные награды.
Было двадцать минут второго. А еще надо было побриться, вычистить новый китель и заложить бумажку в калошу, чтобы она не падала. И как туда добраться за десять минут?
3
Похожий на огромную отощавшую птицу, шаркая ногами в спадающих калошах и на что-то сердясь, он сунул сухую руку Боброву, потом Калугину, потом старшине Пялицыну и снял шапку, не замечая, как весело все на него поглядывают и сколько он доставляет людям удовольствия своими вечно штатскими поступками, крикливыми, каркающими замечаниями и добродушно-виноватой улыбкой на изборожденном морщинами, дурно выбритом лице.
- Можете себе представить, - сказал он Калугину, - вчера опять отправил в Ленинград письмо своему квартирному уполномоченному. На прошлое ответа нет и по сей день. Вы ведь тоже ленинградец, я помню, мы встречались.
- Я - москвич, - ответил Калугин, - живу в Москве на Маросейке.
- Постарели, - сказал Левин,- с тех пор очень постарели.
- С каких это "тех пор"?
- А с тех, - осторожно, с робкой улыбкой произнес Левин. Он уже догадывался, что опять путает.
- С каких? - допытывался безжалостный Калугин.
- Ну ладно, проваливайте от меня, - воскликнул Левин, - у меня не тот возраст, чтобы шутить шутки.
И доктор слегка толкнул Калугина в плечо всем своим узким телом с такою силой, что долго сам раскачивался, потеряв равновесие.
- А меня вы помните, товарищ военврач? - спросил летчик Бобров.
- Еще бы не помнить! Ваша фамилия Мельников. Нет человека, которого бы не знал доктор Левин, если, конечно, этот человек принадлежит к славному племени крылатых. Вы - Мельников!
- Ошибаетесь, товарищ военврач!
- Я ошибаюсь? Я?
- К сожалению, товарищ военврач.
- Вы мне все надоели, - сказал Левин. - Добрые десять лет со мною шутят этим способом. Нельзя ли придумать что-либо поостроумнее. У кого есть папиросы?
- Папиросы есть у меня, - сказал Калугин, - но тут курить, доктор, не разрешается. Это во-первых. А во-вторых, вы уже в строю. Придется маленько потерпеть.
- Теперь я вспомнил вашу фамилию, - воскликнул Левин. - Вы - Калугин. Военинженер Калугин. Посмейте возразить! А он Мельников. И пусть не болтает глупости.
С видом победителя он вышел из строя и прошелся вдоль машин, предназначенных к ремонту. Один истребитель с искореженным винтом привлек его внимание. Он покачал головой, потом потрогал рваные раны на фюзеляже машины. Старое лицо его сделалось скорбным.
- Посмотрите, как они дерутся нынче, - сказал он, - броня превращается в рваную тряпку. А покойный Зайцев мне рассказывал, что в империалистическую имел место случай, когда один штабс-капитан расстрелял все патроны, очень рассердился и бросил свой пистолет в другого летчика, в австрийца, просто в голову. Разные бывают войны.
- Встаньте на место, доктор, - позвал Калугин.
Вошел начальник штаба - очень бледный полковник Зубов, и сразу же все подравнялись и перестали разговаривать. Старший политрук Седов вдруг сконфузился под пристальными взглядами сотни людей и стал что-то негромко докладывать начальнику штаба. Сегодня был его день - день старшего политрука Седова. Ради предстоящего торжества он выбрился так старательно, что весь изрезался, и теперь его лицо было разукрашено маленькими бумажками, наклеенными на местах порезов. И вообще все, с его точки зрения, не удавалось и было подготовлено наспех, без специального совещания, без соответствующих предварительных размышлений. В самом деле, вдруг позвонили, и тотчас же производи награждение. И где? В мастерских! А ведь все можно было устроить в Доме Флота, при свете прожекторов, и там вручение орденов снимали бы кинооператоры на пленку для всего Советского Союза.
- Ничего, ничего! - довольно громко ответил начштаба. - Главное спокойствие.
И ушел за командующим, который все еще курил возле мастерских, прислушиваясь к рокоту моторов и к коротким ударам пушечной пальбы в воздухе.
- Опять Седов напутает? - улыбнувшись, спросил командующий. - Он, знаете ли, всегда так волнуется, смотреть на него страшно. Комиссар хотел его снять с этого дела, да я заступился. С ума человек сойдет.
