Александр Авдеенко - Наказание без преступления
— Ты голодный, мальчик?
— Ага! — ответил я и шмыгнул сопливым носом.
— Хочешь быть сытым? Хочешь, чтобы тебя все видели и слышали? Хочешь, чтобы тебя со всех сторон окликали: «Эй, хлопчик, иди сюда!»?
Нет на свете парнишки, который бы не захотел этого.
— Ну?.. Хочешь или не хочешь?
— Ага, хочу, — сказал я на всякий случай.
Дядя Вася повел меня в зал первого класса, к своим шкафам и стойке.
— Вот здесь будешь жить и работать. Подкрепись и принимайся за дело.
Он дал мне кусок вареной конины, бутылку топленого молока и скибку белого хлеба. Я уплетал сказочный харч и слушал деловой наказ дяди Васи.
— Вот тебе «Известия», «Правда». Валяй на всех парах к бакинскому поезду, трезвонь: новости, новости, новости! Просвещай приезжих!
Он набил большую холщовую сумку газетами, журналами, книгами и повесил мне на плечо. И я стал бегать вдоль поездов, следующих к Черному, Каспийскому и Азовскому морям, в Москву и Петроград, Харьков и Киев, в Крым и на Кавказ.
— Свежие московские газеты! Журналы! Завлекательный роман «Убийство Распутина»!
В свободное время, когда не было поездов, жадно поглощал книги, одну за другой. Совсем недавно читал по складам, теперь пробегал страницу в мгновение. Страсть к чтению овладела мною. Читал все, что попадало под руку, без разбора. И все запоминал.
В середине двадцатых годов появились «карманные», в бумажных обложках книжечки «Дешевая библиотека». Величайшее богатство таилось под неказистыми обложками — лучшие произведения мира.
Не думал я в ту пору, что встречу когда-нибудь живого писателя.
Встретил! И не только встретил, но и сам стал писателем…
По правде говоря, став автором «Я люблю», я не чувствовал в себе той силы, какую подозревал в каждом писателе. Не знал и тысячной доли того, что, казалось мне, знали все они.
Но реальное чувство своей малости нисколько не мешало мне быть на седьмом небе.
Сборным пунктом ехавших на Беломорско-Балтийский канал был клуб писателей. Явиться надо в семь часов вечера. Прямо оттуда, после соответствующих наставлений руководящих товарищей, предупредил меня Авербах, все отправятся на вокзал.
Еле дожил до вечера. Чего только не боялся. В самую последнюю минуту, думал — выбросят из списка. Или опоздаю на сбор. Чего-то не увижу, чего-то не услышу, что-то, самое важное, пройдет мимо.
Одним из первых, если не самым первым, пришел в клуб писателей. Громадные, темного дуба двери старинного дома на улице Воровского еще заперты. Внимательно рассматриваю высокую чугунную решетку, ограждающую особняк. Читал где-то, что в этом доме жили герои «Войны и мира». Как он уцелел в самом пекле московских пожаров?
Распахнулись двери. Один за другим стали появляться писатели. Вглядываюсь в каждого, пытаюсь угадать — кто есть кто. Не было среди них, пожалуй, ни одного, кого бы я не знал заочно, по книгам. Но многих и по фотографиям в газетах, в журналах.
Вот Леонид Соболев. Понравился мне его «Капитальный ремонт». Высокий и грузный, в громадной, невиданной кепке песочного цвета, с поднятыми наушниками. Стоит важно, как памятник, опираясь на толстую суковатую палку.
Пробежал, всех оглядывая и всем себя показывая, пышноволосый, живой и верткий, с гитарой в руках, нестареющий комсомолец Александр Безыменский.
Медленно, вскинув красивую голову, прошагал Иосиф Уткин.
Бруно Ясенский, автор нашумевшей книги «Я жгу Париж».
Вера Инбер, изящная и хрупкая, словно куколка.
Неторопливый, задумчивый и печальный Лев Славин.
Илья Ильф и Евгений Петров, неразлучные, как и на обложках своих книг «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Ильф — среднего роста, худощавый, мрачный, с обветренными тяжелыми губами, в старомодном пенсне, в черном костюме. Петров — высокий, широкоплечий, веселый, доброжелательный, в светлом пиджаке.
Борис Пильняк, неутомимый путешественник. Его книги об Америке и Японии я успел прочитать.
Леонид Леонов. Автор «Барсуков», «Соти» и «Вора».
Кудрявый, белокурый, с пухлыми губами, с дерзким и веселым взглядом поэт Павел Васильев.
С детской челкой, наползающей на глаза, Лидия Сейфуллина.
Константин Тренев, высокий, сутулый и задумчивый.
Черноглазый, черноволосый, с голой макушкой и с румяными скулами, как у Будды, Владимир Киршон.
Тихий и скромный, с лукавой улыбкой мудреца на юном лице Михаил Светлов.
Николай Погодин, прославивший строителей пятилетки в пьесе «Поэма о топоре».
Какая-то писательница, окутанная облаком духов и одетая так роскошно, что на нее страшно смотреть.
Художники Кукрыниксы: высоченный Куприянов, небольшого роста Крылов, русокудрый Соколов.
Янка Купала. Якуб Колас. Максим Рыльский. Юрий Яновский.
Один известнее другого. Все давным-давно заслужившие любовь читателей. Один я — автор книги, Не увидевшей еще света.
Рассаживаемся в ярко освещенном зале. Из разговоров понимаю, что не все из пришедших едут — кто-то пришел просто послушать.
Кирпотин, секретарь оргкомитета Союза писателей, говорит, что коллегия ОГПУ по указанию товарища Сталина предоставила возможность побывать на только завершенной ударной стройке пятилетки — Беломорско-Балтийском канале — группе из ста двадцати писателей.
После Кирпотина выступил представитель ОГПУ, начальник Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря Семен Фирин. Говорил долго и хорошо.
Еще во времена Великого Новгорода мечтали русские люди проложить путь через Неву, Ладожское озеро, реку Свирь и Онегу к Морю Студеному. Мечтал об этом и Петр Первый. Проходили века, а мечта оставалась мечтой. И только нам, большевикам, оказалось под силу осуществить ее. За 20 месяцев проложен грандиозный водный путь из Балтийского моря в Белое. Путь из Ленинграда в Архангельск сокращен в несколько раз. Было 5167 километров, стало 1248. Правительственная комиссия уже приняла канал, дала ему высокую оценку и разрешила эксплуатировать. Каналу присвоено имя Сталина. Товарищи Сталин, Ворошилов, Киров первыми совершили путешествие по каналу от Балтики до Белого моря.
Работали на строительстве канала люди, которых привыкли считать отпетыми: воры, грабители, бродяги, проститутки, содержатели притонов, вредители, нэпманы, кулаки, лавочники. Ненавидели труд, всю жизнь пользовались чужим трудом, а пришлось голубчикам самим трудиться. Да не абы как, а по-ударному. В лесной глухомани, на торфяных болотах, на суровом севере. «Научили природу и получили свободу», как поется в лагерной песне. Ржавый хлам прошел через огненное горнило. Вчерашние преступники перекованы трудом. Постановлением ЦИКа более двенадцати тысяч человек освобождены досрочно, почти шестидесяти тысячам сокращен срок заключения. С пятисот наиболее отличившихся снята судимость.
