Федор Фомин - Записки старого чекиста
Когда устал ругаться, опять подает команду: «Шагом марш!» Потом снова: «Кругом, марш!» И так долго он еще, издеваясь, гонял меня туда и обратно.
Вернулся я в казарму с пустыми котелками. Товарищи накинулись на меня: где пропадал — люди в других отделениях давно отужинали. А я перевернул пустые котелки и рассказал, как полковник Зайченко оставил нас без ужина, учинив мне строевые занятия с котелками.
Такого рода издевательства не проходили бесследно. Они оставляли тяжелый осадок в душе у каждого солдата, человеческое достоинство которого так жестоко оскорблялось. Затаенная ненависть к офицерам-самодурам накапливалась и искала себе выхода. Постепенно под воздействием агитации большевиков, которых в армии становилось все больше и больше, мы начинали понимать, что дело тут не в отдельных офицерах, потерявших человеческий облик, а в том, что царская армия — это орудие классового господства эксплуататоров над трудящимися и что этим определяется и отношение офицеров к солдатам.
За время службы в царской армии я встречал всяких офицеров. Были среди них и честные, храбрые командиры, относившиеся к солдатам так же хорошо, как поручик Якунников, но больше было таких, как Яковлев и Зайченко, не считавших солдата человеком.
Пройдет немного времени, и таким офицерам отольются солдатские слезы. И не только им, но и их хозяевам, тем, кто посылал нас на убой… Недаром ведь солдатская масса сыграла такую выдающуюся роль в революции.
Однако же не будем забегать вперед, а вернемся к солдатскому житью-бытью.
Вечерами, когда солдаты отдыхали, наш начальник поручик Якунников часто оставался с нами, беседовал, расспрашивал, кто как жил до армии. Как-то подошел он ко мне, а я собрался писать письмо брату в Москву. Увидев на заготовленном конверте адрес, Якунников спросил:
— Вы москвич?
— Нет, я родился в деревне, в Рязанской губернии, там у меня отец и мать живут. А в Москве я работал несколько лет, там и школу окончил — фабричную, вечернюю.
— Нелегко тебе, видно, приходилось. Отец, поди, помогал?
— Нет, ваше благородие, нуждались мы, земли мало, а семья у отца большая — десять человек детей: семеро сыновей и три дочери.
— А это у тебя все книги? — указывая на мой набитый ранец, спросил командир. — Расскажи мне о себе, о семье.
Он внимательно слушал мой рассказ о нелегкой нашей жизни. Трудно было отцу с матерью прокормить такую ораву: земли не хватало, да и та никудышная, плохо родила. А уж учиться — и думать не могли. Только я да еще один брат ходили в сельскую школу, а остальные остались неграмотными. И как только исполнялось кому из нас лет 14–15, так отец отправлял в Москву на заработок — на фабрику или завод. Дошла очередь и до меня. Мне едва минуло 14 лет. Отец и мать пришли со мной на станцию. Мать по русскому обычаю перекрестила меня, надела на шею крестик и, глотая слезы, сказала:
— Прощай, сынок, работай честно. Трудно тебе будет, родной, но все же лучше, чем здесь пропадать… Родителей не забывай.
Старший брат мой, чтобы получить для меня работу, за полгода раньше записал меня на очередь на мануфактурную фабрику Цинделя, где сам работал уже несколько лет. Меня приняли и поселили в общежитие вместе с братом.
Вскоре я узнал, что при фабрике имеется вечерняя школа. Поступил. После 10-часового рабочего дня по два с половиной часа занимался в вечерней школе. Окончил я ее через два года, но уж очень хотелось учиться дальше. Поступил на вечерние курсы счетоводов. Их тоже окончил и начал работать конторщиком, но вскоре был призван в армию.
— Тебе бы дальше учиться, — сказал Якунников, выслушав мой рассказ.
— Есть у меня мечта, ваше благородие, — обрадовался я, что разговор коснулся этой темы. — Да не знаю, как быть…
И рассказал я ему о своем желании стать вольноопределяющимся[1].
Некоторое время Якунников сидел молча, с участием глядя на меня. Потом сказал:
— Ну что ж, пожалуй, месячный отпуск тебе можно будет выхлопотать. Но вот о разрешении держать экзамены на вольноопределяющегося тебе и мечтать нечего. Наше командование против того, чтобы солдаты становились офицерами. Оно считает, что звание офицера — привилегия дворян. Выходцы из рабочей или крестьянской семьи, да еще послужившие рядовыми в армии, по их мнению, будут ненадежными офицерами…
— Вот что мы сделаем, — подумав, продолжал поручик Якунников. — Разрешение на экзамены я дам тебе сам. У меня есть бланки и печать начальника команды разведчиков. Авось там, в Москве, не разберутся, кто имеет, а кто не имеет права давать такие разрешения.
Взволнованный, я не знал, как благодарить своего начальника.
— Я тебя, Фомин, прошу только не подводить меня… Во-первых, никто в нашем полку об этом не должен знать, ни один человек. Во-вторых, когда вернешься из отпуска, то, если выдержишь экзамен, не подавай рапорт об отдаче приказа, пока не переведешься в другой полк. Или, может быть, на наше счастье, куда-либо переведут командира полка. Кроме того, хочу тебя предупредить: обязательно возвращайся точно в указанный срок, потому что, сам знаешь, за опоздание адъютант полка направляет рапорт полковнику Зайченко. А тот за каждые сутки опоздания дает по 25 розог…
Получив нужные документы, я отправился в Москву, сдал экзамены и ровно через месяц вернулся в часть, как раз накануне нового, 1917 года.
Знал ли я, что этот год принесет столько перемен!
За время моего отсутствия в армии произошли изменения: количество полков увеличивалось за счет сокращения в них числа батальонов. Я был направлен во вновь формируемый полк.
О Февральской революции мы узнали только через два дня после того, как она свершилась. Первое, что мы почувствовали, — это какое-то смятение среди офицеров. Резко изменилось их отношение к солдатам: одни держали себя с плохо скрываемой неприязнью, другие начали заискивать, входить «в доверие». А кое-кто из офицеров, бросив полк, бежал. Исчезли, в частности, командир полка полковник Зайченко и наш мучитель — поручик Яковлев. Эти, как видно, ничего хорошего для себя не ожидали от революции.
Солдаты же ликовали. По нескольку раз в день возникали митинги. Выступавшие требовали немедленного прекращения войны. Ко мне товарищи часто обращались то с одним, то с другим вопросом. Конечно, многого я и сам не знал, но старался узнать как можно больше, чтобы уметь правильно ответить на вопросы, волновавшие моих товарищей.
Через несколько дней после революции в армии начали создаваться солдатские комитеты. Меня избрали председателем полкового комитета, в который входило десять солдат и два офицера. Никакого опыта мы, конечно, не имели и, понятно, не знали, с чего начать и как работать. Но тут подоспел армейский съезд солдатских депутатов. Я и еще несколько человек были посланы делегатами на этот съезд. Состоялся он в Риге. На съезде мы получили указания и разъяснения, как практически строить работу комитета.
