Рома Зверь - Дожди - пистолеты
Третий раз, когда я хлопнул дверью… Стою и думаю, что теперь делать. И вдруг дверь открывается, выбегает весь этот класс, вся группа девок, и затаскивает меня в аудиторию. Они кричат: «Ты к нам, ты к нам!» Я такой: «Извините, я ничего не знаю…» — «Да, к нам, к нам!» Преподаватель пытается их успокоить. А они его просто посылают: «Да иди ты! Мы щас сами во всем разберемся!» Я такой: «Да я в третью группу…» — «Это к нам! Круто, садись! Ты откуда попал?»
Я сажусь за парту. Сижу и ничего не могу понять — почему одни девушки?! Я в принципе потом смирился. Правда, еще неделю не понимал, как я буду ходить по училищу. Как на меня будут смотреть пацаны? Мне это сначала не то что не понравилось, я просто был шокирован. Я то учился среди парней, а тут одни девушки! Полная глупость, правда? Как такое может быть?
Я стеснялся всего: то, что я один среди девушек, что все училище практически смеется надо мной. Там учились, допустим, на сварщиков — на такие мужские профессии. А я же не могу им всем объяснить, что в Мариуполе со мной только пацаны учились. Как я это всему училищу мог объяснить? Никак. У меня была тридцать одна девушка в группе. А я один…
Когда они стали недели через две-три при мне на переменах рассказывать разные женские штуки, что с ними происходит, я поначалу не знал, куда деться. Они просто меня не замечали, стали ко мне относиться не как к мужчине, а как к одному из этого большого женского коллектива. Меня это шокировало. Не то что мне было обидно. Я все время очень удивлялся. Как они могут при мне говорить разные вещи? О месячных, например, как это все у них происходит. Об их пацанах, кто как с кем. Да какие там советы спрашивали! Они ведь поначалу меня практически не замечали. Они между собой общались, а меня не брали в расчет. Не то чтобы они меня игнорировали, нет. Но они не относились ко мне как к мужчине. Просто член коллектива, и как бы не девочка, но из-за этого они не стеснялись при мне говорить о своих женских проблемах и тайнах.
Это потом уже, через год учебы, я ходил по коридорам училища, вокруг меня все время было человек десять девушек из моей группы. И я уже был буквально как принц какой-нибудь или султан турецкий. Сначала все смеялись, что я учусь среди одних девчонок, а потом все начали мне завидовать. Я шел в столовую — а вокруг одни девки!
Попробую тебе их описать. Они были разные. Как в любом коллективе, были боевые. Очень боевых было штук пять, таких оторв. Они курили, пили, с пацанами тусили, в драках участвовали. Боевые были детдомовские девушки. Другие были такие, как сейчас называют, немного гламурные. Такие фифы из достаточно состоятельных семей. Они все время были очень сильно накрашены. Туши-помады. Какие-то юбочки, кофточки. Все время какие-то шмоточки, лаки для ногтей. В общем, типа ухоженные. Были еще совсем обычные девушки, как это и бывает. Такие незаметные серые мышки. И еще было несколько таких, которые переходили из одной тусовки в другую. Ни то ни се. Вот такой у нас был состав разношерстный.
Через год я уже ко всему этому привык. Так что они потом начали делиться со мной. Я стал для них какой-то подружкой в мужском обличье, мы дружили. С их стороны возникали какие-то там симпатии ко мне. Но дело в том, что, когда их тридцать, какой-то особой конкуренции быть не могло. Потому что для них для всех я был Рома. И если одна пыталась как-то заигрывать со мной, пыталась завязать серьезные отношения, то в коллективе это сразу пресекалось. Они не заигрывали. Да, они целовались со мной. Но так чтобы я был для кого-то отдельно кем-то, такого не было. У нас был коллектив. Может, кто-то что-то и хотел, но я этого не видел. Это была подростковая дружба. Где все было можно. Где по дружбе можно было и полапаться, и заниматься сексом. Да, по дружбе. По дружбе! По-другому и быть не могло. Потому что коллектив был достаточно мужской, как ни странно. Это были амазонки. У меня больше такого опыта не было в жизни никогда. Они были настоящей стаей из шестнадцатилетних девчонок. Очень безумная стая. Их боялись. И меня никто не мог обидеть. Там было много очень красивых девушек, и если какие-то ребята из училища пытались как-то пошутить или еще чего, да? Эти девушки могли без проблем расцарапать лицо. У них парни — таганрожские дворовые авторитеты. То есть когда их пять человек и один парень начинал возмущаться по какому-то поводу, они его запросто могли порвать. И за это им ничего бы не было.
На 23 февраля все они дарили мне подарки, точнее, один общий делали. Брали бухла, мы шли во двор и отмечали все это дело. Наступало 8 Марта, и они опять мне дарили подарок, брали бухла и опять же во двор. Ведь я же один у них. И они прекрасно понимали, что я не мог дарить подарки каждой из тридцати одной. Поэтому подарок дарили мне. Ну что дарили… одеколон какой-нибудь, открытку. Блок дорогих сигарет. Я помню, они в кафе отмечали 8 Марта, и я вместе с ними. Открыток не помню, но чего они мне там писали…
Потом наступила практика, и мы месяца на два-три поехали строить, отделывать какой-то объект. Мы жили в вагончиках для строителей. В вагончике была кухонька, раздевалка и, как в купе поезда, четыре лежачих места. Я переодевался с ними, они при мне раздевались. Я при них, они при мне. Нет, меня, конечно, возбуждало это все. Но я уже не реагировал на них как на полуголых девушек, потому что это были мои подруги. Это были просто мои боевые подруги, которые бухали со мной все подряд. Целовались по пьяни, потом говорили: «Э, Ромка, да все нормально!»
Мои амазонки знали, что я играю. Я брал с собой гитару на практику в эти вагончики и играл им. Потом она мне понадобилась на чердаке, и девчонки привезли мне другую. Для амазонок я играл разные дворовые песни. Они так слушали! Бывало, что и плакали. Они меня за это все время кормили, поили. То есть вкус к популярности, надо полагать, у меня тогда еще был воспитан!
Мне это очень нравилось: я играл песни про любовь, а девчонки плакали. Про любовь, про Афганистан, словом, обычные жизненные песни. Когда парень любит девушку, а она его, но у них есть какая-то проблема. Короче, про современных Ромео и Джульетту. Они все время просили меня петь. Я, конечно же, стеснялся. Будучи стеснительным молодым человеком, я не мог выпендриваться. Я не знал, как то, как это играть. Но все-таки пел. А стеснялся я от такого количества людей, которые меня слушают. Все время был мандраж. Каждая песня — мандраж. Но я все равно пел.
Иногда меня упрашивали, иногда сам играл. Но больше упрашивали. Потому что, когда просили сыграть одну и ту же песню на протяжении недели каждый день, мне уже не очень хотелось. А им очень нравилось, и они меня уговаривали.
На практике мы штукатурили девятиэтажный дом. Был обед, девчонки приносили самогон. После такого обеда штукатурилось очень плохо. Но я все равно вышел на красный диплом. Я неплохо учился. Мне дали повышенный четвертый разряд после училища, хотя максимум при выпуске дают третий. Всего их шесть. Шестой дают, когда человеку уже лет пятьдесят по выслуге лет. А мне по выходу из училища присвоили уже четвертый.
