Милош Форман - Круговорот
Вскоре после этого родители опять повели меня в кино «Прогресс», и на сей раз я увидел «Белоснежку и семь гномов» Уолта Диснея. Фильм привел меня в состояние транса. Краски были такими яркими, музыка — просто неземной, а хорошо известная история оказалась такой захватывающей, что я не знал, как мне вести себя. Я хохотал до слез, визжал от восторга, кусал губы, подбадривал гномов, обожал Белоснежку, и мне хотелось, чтобы фильм никогда не кончался.
В то время первым человеком в Чаславе считался пан Пик. Он был владельцем мыловаренной фабрики, на которой выпускались разноцветные мыльца в форме диснеевских гномов, так что я мыл руки Доком, Счастливчиком, Чихуном, Соней, Ворчуном, Тихоней или Простаком каждый день. Теперь этому настал конец. Придя домой, я запретил кому-либо в доме трогать мыло Пика. Я вынул гномов из мыльниц и положил их в красивую коробочку, которую повсюду носил с собой. Я открывал коробочку, смотрел на моих гномов и готов был без конца вдыхать их запах.
Семейная Библия
Многие из тех, с кем я провел свои детство и юность, умерли или живут за границей, но дом в Чаславе по-прежнему принадлежит нашей семье. Хранителями потрепанного чемодана с семейными реликвиями, неотъемлемой части дома, стали моя невестка Боженка и ее дети. Среди прочего в чемодане хранится Библия в кожаном переплете. Читать ее готический шрифт невозможно, но это не имеет значения, потому что читатель сразу же открывает разлинованные страницы в конце книги, где изображено древо нашей семьи. Корни его уходят в начало 1800-х годов.
Бумага пожелтела, а чернила ранних записей превратились в серые тени. Мои предки писали о себе в третьем лице старинным почерком с завитушками. Они заносили в книгу только основные факты своих биографий. Они записывали свои имена, даты рождения, профессии, адреса и имена детей. Кто-то другой завершал описание их жизни, указывая, где, когда и как они умирали. Их почерки позволяют судить о характерах, и как же трогательна их уверенность в завтрашнем дне, уверенность, с которой они старались уместить как можно больше слов на строчках, чтобы оставить место для будущих поколений!
Кем были эти люди?
Мой прадед был тюремным охранником. Мой дед, которого я никогда не видел, служил на железной дороге. У него было восемь детей, старшим из которых был мой отец, Рудольф Форман. Моя бабушка умерла вскоре после рождения младшего сына, так что отцу пришлось заботиться о подраставших братьях и сестрах. Он на всю жизнь сохранил любовь к детям, стал вожатым бойскаутов, а потом — учителем. Когда он получил степень, то стал работать в педагогическом институте в Чаславе, где учил будущих школьных учителей.
Он встретил мою мать, Анну, когда ему было под тридцать. Мой старший брат Благослав родился в 1917 году через шесть месяцев после их свадьбы, хотя вроде бы никто не говорил, что это был вынужденный брак. Спустя два года родился второй мальчик, Павел. Я появился на свет через 12 лет после Павла и долгие годы ломал себе голову над тем, считать ли себя плодом еще одного «несчастного случая», запоздалого решения или же неким залогом примирения, возвращения молодости. Разница в возрасте между мной и моими братьями всегда казалась мне подозрительно большой, и в конце концов я узнал, что эти подозрения были небезосновательны.
Моя мать была смуглой, красивой и энергичной женщиной, полной жизненных сил, с деловым складом ума. Она была на девять лет моложе отца и большую часть своей энергии вкладывала в летнюю гостиницу, которую родители построили на берегу большого озера в Северной Чехии. Отец выбрал красивое место в сосновом лесу, примерно в 50 ярдах от берега, в том месте, куда он часто ходил в походы и которое знал с юности.
Сама водная гладь на протяжении многих лет называлась просто Большим озером, но моему отцу это название казалось слишком прозаичным. Он написал статью в местную газету, предложив, чтобы озеро было названо в честь Карела Гинека Махи, поэта-романтика, чьи лучшие произведения навеяны красотой этих мест. Там было действительно очень живописно, это было отличное место для отдыха. Предложение отца приняли, и с тех пор озеро стало называться озером Махи.
Мои родители начали постройку гостиницы в 1927 году, это был, бесспорно, самый большой проект в их жизни. Они назвали гостиницу «Рут», она стала первым заведением подобного рода в этой местности, где теперь полно дач и пансионатов. В ней было четырнадцать комнат, которые сдавались понедельно или помесячно. Еще там были контора, столовая и кондитерская. Дом не годился для зимнего проживания, так что сезон длился с июня по сентябрь.
Каждый год в мае мама оставляла мужчин самостоятельно выкручиваться в Чаславе и отправлялась в шестичасовое путешествие тремя поездами на озеро Махи. Она отпирала дом, выгоняла мышей, расплодившихся там за зиму, смахивала дохлых мух с подоконников, распаковывала сложенные на зиму простыни и посуду, нанимала маляров для окраски стен и повара в кондитерскую. Когда заканчивался учебный год, в начале июня, отец с мальчиками присоединялся к ней. Они готовили для постояльцев, продавали сладости в кондитерской, следили за порядком в доме, гуляли в лесу, плавали и ловили рыбу в озере.
Они прекрасно проводили лето и при этом зарабатывали деньги.
Путь, по которому не пошел отец
Первый большой перелом в моей жизни наступил, когда пришли немцы, вскоре после того, как мой отец принял решение не уезжать.
Когда осенью 1938 года Гитлеру отдали по мюнхенскому соглашению Судетскую область, все понимали, что захват остальной части Чехословакии — всего лишь вопрос времени. Старые друзья нашей семьи, некие Куколы, уехали в Швецию и в Англию, где у них была собственность. Вскоре они прислали письмо, в котором сообщали, что помогут нам выехать из страны и начать новую жизнь за границей. Они были готовы поддержать нас материально. Мама не возражала, но отец отказался даже думать об этом. Он не собирался предавать свою Родину в самый страшный час. Он жил в Чаславе, здесь было его место на земле, и в Чаславе он хотел умереть.
Я только что пошел в школу, так что моего мнения никто не спрашивал, и об этом предложении друзей я узнал только после войны. Мои родители записали меня в школу при педагогическом институте, где мой отец учил учителей, которые учили меня, так что он мог наблюдать за моим образованием.
Когда я пытаюсь представить себе папу, он кажется мне гигантом, возвышающимся надо мной как башня. Мне ни разу не удалось увидеть его с наблюдательного пункта, который был бы выше кухонного стола. В свои пятьдесят лет он годился по возрасту мне в дедушки, а поскольку он был главным над моими учителями, его авторитет становился вдвое больше, чем у других родителей. Его участие в моей жизни было добрым, хотя и достаточно отдаленным, но он всегда интересовался моей учебой. Он хотел знать обо всем, что я делал в классе. Я все рассказывал ему, и он внимательно Выслушивал мои суждения. Мои учителя были его студентами, так что, может быть, папа использовал меня в качестве своего личного инспектора.
