Наташа Северная - Эмигрант по призванию (Веселовский С.Б.)
У читателя, наверное, может создаться впечатление, что так самозабвенно отдаваясь науке и творчеству, в личной жизни (как это бывает у многих ученых) Веселовский был не устроен. Отнюдь. За 76 прожитых лет, у него было два брака, семеро детей и множество адюльтеров. Колоссальное творческое напряжение, высокие цели, титаническая архивная работа требовала разрядки, и в конце концов желание идти в ногу со временем. Первой женой Веселовского стала Елена Сифферлен, дочь французского ученого химика и предпринимателя. Жили они в Москве, на Арбате, в доме № 23. Этот союз сделает его богатым человеком, хотя впоследствии окажется неудачным и мучительным для них обоих, что не помешает им вырастить шестерых сыновей. И, в конце концов, позволяет ему полностью отдаться любимому делу. Благодаря браку, многие бытовые и насущные жизненные вопросы разрешились для него сами собой. Время и силы, которые Веселовский мог тратить на добывание хлеба насущного, он применяет на благое дело, историческую науку движет вперед. Его сложная натура и замкнутый образ жизни, очень интересно преломились в сознании современников и последующих поколений. У Веселовского есть множество образов, но один из них для него был самый болезненный: «Я давно и постоянно испытываю тягостное чувство пустоты, расхолаживающее влияние этой тупой, эгоистической, плебейски – завистливой и прозаически настроенной ученой братии. Мысль о том, что мое увлечение наукой и все мои труды, на их взгляд, есть чудачество обеспеченного человека, меня не покидает. С.А. Белокуров мне не раз говорил, с грубым добродушием, присущим ему: вот чудак! Сидит в архиве, когда мог бы кататься на автомобилях, пить шампанское и путешествовать в теплых краях» (5, № 2, 2000 г., с. 100). Это его мука на всю жизнь. И всю жизнь он будет доказывать, что это не так, что его интерес к истории не глупая случайность и уж тем более не забава богача. Это вторая причина, почему «Сошное письмо» писалось 10 лет. Уникальность работы состоит не только в ее исторической ценности, но и в том, что в ней сокрыт личный момент. Десять лет (!) терпя насмешливые взгляды, снисходительное к себе отношение, Веселовский упорно двигался к цели – убедить «ученую свору» в том, что он истинный ученый. И оглушительный успех «Сошного письма» заставил замолчать его недругов. До конца жизни Веселовский будет презирать, и держаться одиночкой от «ученой своры». А как известно, мотивационные явления, неоднократно повторяясь, со временем становятся чертами личности. У всех его работ была одна задача – «приобретение навеки» – после «Сошного письма» он не мог уже позволить писать себе, что-то слабее и ниже по уровню. Каждое его исследование было выдающимся и сразу же обращало на себя внимание. В работе он весь выкладывался, писал интересно и живо. «В то же время, Веселовского ценили, как ученого исключительной эрудиции, – впоследствии вспоминал историк Л.В. Черепнин, – обогатившего и продолжавшего обогащать науку новыми источниками, наблюдениями, мыслями, уважали его преданность раз избранной профессии, известную самоотрешенность и жертвенность в служении ей, видели в этом корень затворничества. Иногда это расценивали и как известное чудачество; но его охотно прощали маститому ученому за благородство его труда» (18, с. 165).
Веселовский знал пять языков, но современникам он запомнился как отшельник. Для чего же он их учил? С кем собирался разговаривать? Все те знания, которые он по крупицам собирал, его уникальная эрудиция, все было предназначено для его «вечного» диалога с другими «живыми людьми», через глаза и воспоминания которых он пытался познать сущность мира и исторического процесса.
1915–1952 гг. Российская империя – СССР
Одинокий, ты идешь дорогою к самому себе!
И твоя дорога идет впереди тебя самого и твоих семи дьяволов!
Ницше.
В 1914 г. началась первая мировая война. Ее следствием стал продовольственный дефицит, банкротство промышленности, две революции, развал империи, расстрел царской семьи, и появление на политической карте мира нового государства – СССР. Эта война перевернет судьбы миллионов людей, явив миру газовые атаки, новые виды оружия и хаос, который породит новый общественный строй и поглотит великие империи: Российскую и Австро-Венгерскую. Свидетели этих уникальных и эпохальных событий оставят нам дневники и мемуары, а еще кинохронику, где кинолента запечатлит дух погибающей русской Атлантиды.
В 1905 г. Веселовский в разговоре с Ключевским предрек недолговечность империи и ее скорую гибель, которую он все же воспринимал абстрактно. Ибо когда все свершится, он поймет: пережить развал империи и выжить в чуждом мире, возможно только через гибель и разлом собственной жизни.
Несмотря на научный успех и дальнейшие перспективы, Веселовский чувствовал себя глубоко несчастным человеком. Душевная тревога, состояние неопределенности, тяжести, мучительное одиночество, резко изменившийся ход налаженной и спокойной жизни приводят его к мысли о личном дневнике. 7 января 1915 г. он делает первую запись. На его страницах Веселовский попытается объяснить себя для самого себя, в конце концов, разобраться в истоках одиночества и личного несчастья. Ему было 38 лет.
Это годы войны, а потому, условно назовем его военным дневником Веселовского, изначально ориентированным на внешний мир. Он готов идти к людям и быть ими читаемым, дневник пишет не историк Веселовский, а человек Веселовский. Он готов обнажить внутренний мир, свои переживания и тревоги, для замкнутого и отчужденного человека, большой поступок. В свой дневник Веселовский изначально вводит главное действующее лицо, для которого все это и предназначалось – мнимого читателя. Ему тяжело «держать» монолог, он и так из одиноких: «оглядываешься кругом и ищешь, с кем было бы поговорить», – он жаждет диалога, но уже не «с другими живыми людьми» из других эпох, а с современником. Свою первую запись, Веселовский начинает с высокого интеллектуального запроса, ему не безразличен его мнимый читатель: «Следует писать так, чтобы и читателю оставалось, что додумывать. Искусство в том, чтобы читатель додумывал именно то, что имеет ввиду автор, и сам дополнял недосказанное автором» (5, № 2, 2000 г., с. 91). Этот мнимый читатель, как и сам Веселовский, должен быть особым, избранным, высоко эрудированным и интеллектуальным человеком. Какая интересная жажда игры среди начинающегося хаоса. Создается впечатление, что Веселовский готовится к очередной выдающейся работе. Но нет. Рукопись Веселовского – сугубо личный дневник, но как историк, он прекрасно понимает, что для будущих исследователей он создает источник, где речь идет о его интимном мире «профессора-чудака», «старика», «богача», про его будни и горести, сквозь которые проступают незнакомые черты Веселовского в корне меняющие представление о нем.
Мы помним, что к 1915 г. «ученая свора» наконец-то признала в нем профессионального историка. Но как личность и как историк, Веселовский продолжал развиваться, ведь это постоянный процесс. Личный дневник дает уникальную возможность выявить и проследить, как в эпоху катастрофы проходило его дальнейшее становление.
С первых строк, историк Веселовский мастерски и со знанием дела схватывает «дух времени»: «Кажется будто люди хотят заглушить суетой, беспорядочной работой и спазматическими усилиями воли гнетущее их смутное сознание надвинувшейся и растущей непоправимой беды» (5, № 2, 2000 г., с. 93–94). И о себе: «Когда очнешься, становится холодно, тяжело и все окружающее кажется чуждым». Это его первый шаг в бездну, в пустоту, в которую он будет лететь долгие годы, в прострацию, которая усугубит его психическое расстройство, подмеченное еще критиком А.А. Кизеветтером. И он устыдится этого, попытается скрыть, записав: «комиссия нашла сильное истощение и в некоторой степени базедовизм» (5, № 2, 2000 г., с. 98). Но пройдут годы и коллеги историки смогут расшифровать перечеркнутое слово «неврастения», тем самым, позволив себе непозволительное – разоблачение.
«Трудно, пожалуй, совсем невозможно изладить все то, что я переживаю. Все это кажется мне каким-то запоздалым и быть может даже болезненным. Я так разбит физически и духовно, что не способен сойти с рельс по такому небольшому поводу. Такие калеки, как я, с рельс не сходят; их и сбить трудно» (5, № 2, 2000 г., с. 99). Восприятие себя как калеки – образ горький и символический. Сколько же лет копилась эта душевная тяжесть, чтобы в самый тяжелый жизненный момент, когда для выживания в военное время нужны все силы и энергия, подкосить, надломить? Потеряв почву под ногами и не обретя новой, Веселовский с ужасом понимает, точнее предчувствует, старая жизнь уходит навсегда и безвозвратно. Физически ощущая разрушение, разложение социокультурной среды, которая его взрастила, и в которой прошло его становление, что угнетающе действовало на его психическое расстройство, нарушает равновесие его личности, жизнь видится в черном однотонном цвете. Веселовский приобретает статус маргинала. Для маргинала апеллирование образами – это жизненная необходимость, чуть ли не единственный способ ориентации и познания постоянно изменяющегося окружающего мира. (1, с. 89) И для него переживание сложившейся жизненной ситуации оказывается сильнее, «устают все закоулки души», но… «научная работа становится отдыхом».
