Петр Люкимсон - Царь Соломон
Ну, а теперь, когда все, что следовало сказать в предисловии, вроде бы сказано, время приступить к самой книге.
Часть первая
Царь
Глава первая
Еще до рождения
Так сложилось, что рассказ о жизни и великих деяниях царя Соломона, или, если произносить его имя в оригинальном звучании, царя Шломо (Шеломо), принято начинать с момента его восшествия на престол, а то и позже – с великой ночи в Гаваоне (Гивоне), где во время пророческого сна юному самодержцу достало ума попросить у Бога не славы и богатства, а «сердце разумное». Таким образом, во всех этих книгах (идет ли речь о теологическом или историческом исследовании, или даже просто о романе или повести) Соломон сразу предстает, по меньшей мере, двенадцатилетним подростком, почти сложившейся личностью и государственным деятелем.
Между тем, невозможно понять ни перипетии судьбы Соломона, ни особенности его мироощущения без обращения к его детству и отрочеству. Сами обстоятельства его рождения; атмосфера, в которой он рос; бури, проносившиеся в эти годы над царским дворцом и страной в целом – все это, вне сомнения, и стало теми факторами, которые сформировали личность Соломона и затем определяли многие его поступки.
В сущности, история царя Соломона начинается задолго, возможно даже за 20 лет до его рождения. Она берет свой отсчет в тот день, когда царь Давид решает поделиться со своим придворным пророком, другом и советником Нафаном (Натаном) сокровенной мечтой о строительстве грандиозного Храма Господу в Иерусалиме.
К этому времени за плечами у Давида уже был занявший несколько десятилетий путь от простого пастуха до царя, помазанного на царство в Хевроне старейшинами всех еврейских колен. Затем были штурм казавшегося неприступным иевусейского Иерусалима; покорение последних из сохранивших свою независимость ханаанских князьков; успешные воины с давними врагами евреев филистимлянами; строительство царского дворца из ливанского кедра. Был и перенос в новую столицу главной святыни народа – Ковчега Завета с лежащими в нем скрижалями, полученными Моисеем (Моше) на горе Синай.
Когда он почувствовал, что окончательно укрепился на троне, а в страну пришел долгожданный мир, Давид и решил, что настало время для исполнения давнего пророчества и строительства в Иерусалиме величественного Храма Единственного Бога – Творца и Владыки Вселенной.
С мистической точки зрения Храму предназначалась роль сакрального центра всего человечества, откуда в мир изливалась бы истина единобожия. Одновременно Храм должен был стать не просто главным, а единственным местом, где осуществлялись бы предписанные Законом Моисея священные службы. После его строительства жертвоприношения и богослужение в любых других местах должны были быть запрещены. Это, в свою очередь, способствовало бы объединению все еще разобщенного, разделенного на племена (колена) еврейского народа в единую нацию, а заодно превращало бы Иерусалим в подлинную столицу этой нации – ее не только административный и военный, но и духовный центр. «Один народ – один царь – одна столица – один Храм!» – таков был смысл новой политики Давида.
Этими грандиозными планами Давид и поделился со своим придворным пророком Нафаном, и тот, согласно Библии, горячо одобрил замысел царя: «Когда царь жил в доме своем, и Господь успокоил его от всех окрестных врагов его, Тогда царь сказал пророку Нафану: вот, я живу в доме кедровом, а ковчег Божий находится под шатром. И сказал Нафан царю: все, что у тебя на сердце, иди, делай, ибо Господь с тобою…» (2 Цар. 7:1–3).
Но той же ночью в пророческом сне Бог сообщает Нафану, что тот поторопился с одобрением царского замысла, да еще и от Его имени.
Храм, этот символ любви и мира между народами, как выясняется из посланного Нафану откровения, попросту не мог быть возведен Давидом – царем-воителем, пролившим в своей жизни немало крови, пусть это и была кровь врагов, убитых в честном бою. А потому великая миссия сооружения Храма, говорилось далее в этом пророчестве, будет исполнена тем, кто унаследует трон Давида и чьи руки будут чисты: «Но в ту же ночь было слово Господа к Нафану: пойди, скажи рабу моему Давиду: так говорит Господь: ты ли построишь Мне дом для моего обитания, когда Я не жил в доме с того времени, как вывел сынов Израилевых из Египта и до сего дня, но переходил в шатре и в скинии?.. Когда же исполнятся дни твои, и ты почиешь с отцами твоими, то Я восставлю после тебя семя твое, которое произойдет из чресл твоих и упрочу царство его. Он построит дом имени Моему, и Я утвержу престол царства его навеки. Я буду ему отцом, и он будет Мне сыном; и, если он согрешит, Я накажу его жезлом мужей и ударами сынов человеческих; но милости Моей не отниму у него, как Я отнял от Саула, которого Я отверг перед лицем твоим. И будет непоколебим дом твой и царство твое навеки пред лицом Моим, и престол твой устоит вовеки» (2 Цар. 7:4–16).
К тому времени у Давида было уже немало жен, родивших ему множество сыновей. Сам царь не спешил провозгласить, кого из них он прочит в наследники, но всем было ясно, что основными претендентами на престол являются старшие сыновья. Наибольшие шансы стать наследным принцем были у первенца Амнона, рожденного от Ахиноамы (Ахиноам), делившей с Давидом ложе в те дни, когда он считался главарем банды разбойников. Но ведь были еще Далуиа Килав[9], подаренный Давиду его любимой Авигеей (Авигайль); Авессалом (Авшалом) – сын от брака с гисурской принцессой Маахой; был Адония (Адониягу) – сын Аггифы (Хаггит), Сафатия (Шефатья) – сын Авиталы (Авиталь)…
Однако слова пророчества «…восставлю после тебя семя твое, которое произойдет из чресл твоих» ясно указывали на то, что ни одному из этих принцев не дано стать его наследником – будущему царю и строителю Храма еще только предстояло «произойти из чресл» Давида.
С того дня Давид, согласно устной традиции, и жил ожиданием рождения этого сына. Год шел за годом, победоносные войны с филистимлянами, моавитянами и идумеями (эдомитянами) значительно расширили границы Еврейского государства и превратили его в небольшую, но мощную империю. Гарем царя непрестанно пополнялся новыми женами и наложницами из числа покоренных народов и евреек. Эти жены и наложницы исправно рожали ему новых детей, но ни к одному из их детей, как, впрочем, и ни к одной из новых жен царь так и не привязался сердцем.
Лишь когда Давид вступил во вторую половину своей жизни, он, наконец, встретил женщину, которой суждено было родить обещанного ему и столь долгожданного сына.
Однако и во дворце, и в народе многие восприняли эту страсть царя как преступную, что в значительной степени определило последующие события.
* * *История любви Давида и Вирсавии описана даже не в сотнях, а в тысячах религиозных трактатов, в исторических трудах, исследованиях психологов и философов, специализирующихся на проблемах этики, учебниках по семейному праву и, само собой, бесчисленном множестве стихов, рассказов, романов. Сотни художников всех времен и народов пытались запечатлеть то, как в их воображении рисовалось купание Вирсавии в тот самый вечер, когда Давид увидел ее с крыши своего дома. Увидел – и воспылал к ней поистине ослепляющей, безумной, то есть едва ли не в буквальном смысле этого слова лишившей его разума страстью.
Давида не остановило даже то, что Вирсавия была женой Урии, хетта по происхождению, командовавшего одним из подразделений его армии и находившегося в это время на войне. Призвав Вирсавию к себе во дворец, Давид овладел ею, а когда та сообщила, что беременна, решил скрыть свой грех. Для этого Давид под явно надуманным предлогом спешно вызвал Урию в Иерусалим, а когда тот явился, велел ему отправляться домой и побыть с женой. Но Урия, видимо, наслышавшись от придворных об измене жены, не пожелал смириться с ролью рогоносца. Вместо того чтобы исполнить волю царя, он демонстративно лег в зале с дворцовой охраной, чтобы у него были свидетели, что во время краткого отпуска он не входил к жене, и если та беременна, то беременна не от него.
Давид попытался напоить Урию и в таком бесчувственном состоянии отправить домой. Но, даже крепко выпив, Урия не впал в беспамятство и по-прежнему остался ночевать во дворце.
Разгневавшись на своего офицера за непослушание и усмотрев в его поведении все признаки бунта, Давид отправил Урию обратно на фронт, вручив ему письмо к главнокомандующему своей армии Иоаву с тайным приказом послать Урию во время сражения в самое опасное место, а затем бросить его и его отряд на гибель. Вскоре Иоав сообщил Давиду, что приказ выполнен: Урия геройски погиб под стенами Раввы Аммонитской (Раббат-Аммона), столицы аммонитян.
Дождавшись, когда Вирсавия соблюдет положенные дни траура по мужу, Давид поспешил жениться на ней, и таким образом внешне все выглядело вполне пристойно.
