Вольф Мессинг - «О, возлюбленная моя!». Письма жене
Здесь есть радио и хорошая библиотека, но за день я так устаю, что не хочется ни слушать, ни читать. Хочется только думать, вспоминать. Я вспоминаю нашу встречу, вспоминаю свою прежнюю жизнь, вспоминаю моих родных и всякий раз думаю – как же хорошо, что эта проклятая война наконец-то закончилась. (Зачеркнуто две строки.) Иногда позволяю себе помечтать. Все у меня есть, только одного хочется – небольшого уютного семейного гнездышка, нашего с тобой гнездышка. С моим даром так трудно жить вместе с соседями[8]. Выход на общую кухню для меня оборачивается приступом головной боли и шум всегда стоит такой, что я не могу как следует отдохнуть. Надеюсь, очень надеюсь, что наша мечта скоро сбудется и мы сможем жить отдельно, в тишине, покое и радости[9].
В уединении хорошо думается, ничто не отвлекает. Я разрабатываю в уме новую программу опытов. Принципиально новую, специально для нас с тобой. Та программа, что есть сейчас, готовилась шесть лет назад при отсутствии постоянного ассистента. От ряда сложных опытов пришлось отказаться, поскольку часто меняющиеся люди попросту не могли их освоить. Со временем, в суете, я начал забывать о них и вспомнил лишь тогда, когда мне начала ассистировать ты. Я ничуть не преувеличиваю, когда восхищаюсь тобой. В моей практике не было случая, чтобы ассистент так быстро вошел в курс дела. Кроме того, ты не просто мне ассистируешь, ты помогаешь разрабатывать программу, ты понимаешь суть опытов, а не просто выступаешь в роли конферансье с расширенными полномочиями. Я уже с осени думал о новой программе, но тебе ничего не говорил, поскольку хотел, чтобы ты как следует освоилась в этой новой для тебя деятельности. Когда имеешь дело с залом, очень важно освоиться как следует, потому что ситуации могут возникать самые неожиданные. Вспомни хотя бы, что случилось в Алма-Ате и в Челябинске. На моих выступлениях только не рожали, а все остальное случалось. Поэтому привычка очень важна. Кроме того, привычка дает легкость в проведении выступления. Чтобы чувствовать себя легко и непринужденно (а иначе и нельзя), нужно как следует привыкнуть к залу. Теперь же я вижу, что ты полностью освоилась. Кроме того, война закончилась, а в мирное время зрители становятся более требовательными. Мы должны развиваться, чтобы соответствовать их возросшим требованиям. С учетом того что я задержусь здесь (зачеркнута часть строки), подготовить основу новой программы я успею. Дома мы доработаем ее вместе с тобой, в июле будем репетировать (надо будет освободить для этого не менее двух недель), в августе опробуем нашу новую программу, устраним недочеты, если такие появятся, а в сентябре сделаем премьеру. Хотелось бы придумать для новой программы какое-нибудь звучное название, в котором непременно звучало бы слово «мир». Это же будет программа новой, мирной жизни. В этом я слаб, мне в голову не приходит ничего, кроме «Здравствуй, мирная жизнь», но я понимаю, что это название не годится для психологических опытов. Ты придумаешь что-то получше, в этом я уверен. Ты у меня умница. И непременно сошьем новые костюмы. Наша одежда должна сочетаться, в этом будет проявляться наш особый стиль. Я имею в виду не единство цвета, а другое единство – единство образов. Строгость в сочетании с торжественностью, небольшой нарядностью, ведь мы выступаем перед людьми, дарим им праздник, а праздник должен быть нарядным. Эти слова я пишу под впечатлением последнего разговора в Гастрольбюро[10]. Ты-то меня понимаешь, тебе не надо объяснять про костюмы. Но стоит только подумать об этих самых костюмах, как рука сама пишет слова, сказанные мной в прошлом месяце. Странные люди! Если я шью нам костюмы для выступлений за свой счет и не требую возмещения этих расходов, хотя по закону имею на это право, то зачем в это вмешиваться?
Я уже вижу тот фурор, который произведет наша новая программа! Я предвкушаю успех! Мы объездим всю страну от Москвы до Владивостока! Но первым делом поедем в Ленинград. Я считаю своим долгом сделать премьеру нашей «мирной» программы в этом городе. Когда я ушел из дома и начал выступать, мой отец сказал брату Берлу: «Посмотри на своего брата! Он выступает в паршивых балаганах, а нос задирает так, будто завтра едет на гастроли в Петербург». Мог ли мой несчастный отец тогда знать, что его сын станет выступать в Москве и Ленинграде? Он бы не смог в это поверить.
Здесь я подумал о том, что мебель для выступлений нам придется возить с собой. Это создаст больше хлопот, но так будет лучше для дела. Меня раздражает, когда подо мной скрипит стул или когда шатается стол. Это мешает сконцентрироваться. Во время войны приходилось обходиться тем, что давали на месте, потому что возить с собой контейнер с мебелью было невозможно – не всегда билеты для нас удавалось добыть, но сейчас это можно. Пока меня не будет, посоветуйся с Лебедянским из Главцирка[11], пусть он порекомендует тебе кого-нибудь из своих мастеров. Цирковые мебельщики умеют делать легкую и прочную разборную мебель. Нам нужны: стол, ширма шириной в три и высотой в два метра, а также четыре стула. Разумеется, за мой счет. В Гастрольбюро никогда не согласятся оплатить мне мебель для выступлений. Ты пока подыщи мастера, а заказ ему дам я, когда вернусь. И еще подумай о том, какие музыкальные инструменты мы могли бы использовать в опытах с гипнозом. Это очень эффектно, когда загипнотизированный человек играет на каком-либо инструменте, особенно если он раньше никогда на нем не играл. Если уж мы станем возить с собой мебель, то можно добавить к ней и несколько инструментов. Непременно – губную гармонику и обычную гармонь как инструменты, не требующие настройки. Можно еще и скрипку, я кое-как могу ее настроить. Ойстрах[12] скажет «фу!», но для наших целей моей настройки будет достаточно. Хотелось бы еще парочку небольших инструментов. Но только не барабан, умоляю тебя. Когда я слышу бой барабанов, у меня начинает болеть голова. Это еще с военной службы[13].
И вообще нам нужно кардинальное обновление реквизита для опытов с гипнозом. Надо будет обсудить это.
Возможно, я смогу написать тебе еще одно письмо. (Зачеркнуто четыре строки.)
Человек, который привезет тебе это письмо, может забрать твой ответ мне, если ты его сразу напишешь. Глупо писать «если», ведь я знаю, что ты, конечно же, напишешь. Не пиши много, не заставляй занятого человека долго ждать. Напиши пару строчек о самом важном – мне этого будет достаточно.
Целую тебя,
Твой В.
P. S. Ты получишь это письмо, когда настанет завтра, так что прими мои поздравления с нашим праздником!
12 августа 1946 годаДорогая моя!
Стоило тебе уехать, как я получил телеграмму из Ленинграда от Заславского[14]. Он договорился с директором Ленгосэстрады насчет меня, и тот ждет меня для того, чтобы обсудить наши выступления. Заславский написал: «Приезжай срочно, послезавтра директор уедет», поэтому я прямо сейчас еду на вокзал, не дожидаясь твоего возвращения, а то уже не смогу уехать сегодня. Телеграмму возьму с собой, чтобы показать в кассе. Записку кладу на стол, чтобы ты увидела ее сразу и не волновалась. Соседей тоже предупрежу. Думаю, что вернусь через два дня. Видишь, дорогая моя, я был прав, когда убеждал тебя в том, что в сентябре мы все же будем выступать в Ленинграде, а ты мне не верила. Шучу, шучу – верила, но в глубине души все же немного сомневалась.
Как приеду, сразу же, из гостиницы, дам телеграмму, а завтра вечером, в восемь, позвоню. Будь в это время дома и попроси соседей не занимать телефон попусту. Если сегодня вечером будет звонить Заславский (ты же знаешь, какой он беспокойный), то скажи, что я уже еду в Ленинград, пускай он не волнуется, и что на весь завтрашний день я полностью отдаю себя в его распоряжение. Может договариваться с директором на любое время. Не удивляйся тому, что исчез весь коньяк. Я предпочел взять из дома, потому что в Ленинграде не смогу купить «Двин»[15].
Все, мне пора уезжать, машина приехала.
Целую тебя крепко,
Твой В.
20 мая 1948 годаО, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!
Моя любимая драгоценная Аидочка![16]
Все, что я хотел тебе сказать, сказано в первой строчке. Все остальное, что только можно сказать о тебе, любимая моя, всего лишь комментарии к этим словам. Я – твой Шломо[17], ты моя Шуламит[18]. Наша любовь велика, и сила ее тоже велика. После встречи с тобой я словно помолодел на тридцать лет. Почему «словно»? Так оно и есть, любимая моя.
Вижу, как, дочитав до этого места, ты качаешь головой и думаешь: «Комплименты – дело хорошее, но как устроился мой муж?»
Устроился я хорошо, насколько хорошо вообще можно здесь устроиться. Абастумани – такая же захолустная дыра, как и Гура-Кальвария. Если говорить начистоту, то дело не в Абастумани, а в том, что рядом со мной нет тебя. Без тебя мне и Москва с Парижем будут казаться захолустьем. Когда человек тоскует, ему и мед горчит.
