Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙV
С выставки отправился, по полученному приглашению, вместе с нашим начальником Семинарии Иваном Акимовичем Сенума в Мейдви Гакуин (Сирокане, Сиба), американское пресвитерианское заведение, на выпускной акт. Здесь, для заманчивости, были объявлены речи виконта Ватанабе, недавно путешествовавшего по Америке и Европе, и того же доктора Hall’a, который говорил речь в Аояма Гакуин в среду. Президент этого заведения — Rev. Ибука. Порядок тот же, что я видел в среду. Молитва, музыка и пение, на этот раз американки, певшей хорошо; в течение акта пел еще один миссионер прекрасным тенором, и играли вместе с японкой две маленькие американки — все на скрипке, и очень мило; к сожалению, фортепьяно было до того расстроено, что ухо драло, и игра на нем в четыре руки — было и это — была не музыкой, а испытанием терпения слушателей. Доктор Hall на этот раз говорил еще лучше, чем в Аояма, с более умеренными жестами и более сжато. Объяснял выпускным текст из Послания к Тимофею (1 Тим 4: 12): «Никто да не пренебрегает юностию твоей» и так далее. Говорил между прочим: «Вы юны, вам недостает знания перспективы; а что такое перспектива? Ближние предметы кажутся большими, дальние малыми, тогда как ближние явить могут только деревья и камни, а дальние — горы; не будьте обмануты». И рельефно выяснил шесть предметов, в которых они должны быть образцами другим: «В слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте», причем мне не понравилось, что он «любовь» определил только как «мнение» (opinion) — не дурно думать и говорить о людях; «веру» — как «убеждение» (conviction); «дух» — как стойкость и влиятельность; «чистоту» — как «справедливость», или «правдивость» (righteounshess); словом, объяснение было слишком поверхностное и такое, какое язычник мог бы делать, говоря к язычникам, — о Христе скользь упомянул только в самом конце, что он был образцом правдивости. Но я подумал, что вероятно, его предупредили, чтобы он не очень напирал на христианство: заведение здесь не специально богословское, а общеобразовательное, и кончившие курс, должно быть, еще язычники, хотя, конечно, близкие к христианству, как воспитанные под влиянием миссионеров. Вообще же, впечатление от посещения подобных актов получается тяжелое: в миссионерских заведениях ожидается, что все веет христианством, а тут христианство видится придавленным, как будто не смеющим выглянуть на свет Божий, и выглядывающим только где–нибудь из уголка. Виконт Ватанабе мямлил — точно корова сухое сено — едва переволокется от одной мысли к другой; гвоздь его речи: «Знание — кирпичи, для связи их нужно хорошее поведение, иначе доброе знание жизни не построится». Спасибо и за это. Президент Ибука раздал первым по остающимся классам похвальные листы и книги, кончившим — дипломы и напутствовал их небольшою речью. Доктор Hall спросил меня, когда у нас завтра служба, и выразил желание приехать к ней.
16/29 марта 1903. Воскресенье.
В половине девятого утра приехал Доктор Hall, president of the Union Theological Seminary, New York. До звона к Литургии расспрашивал о нашем миссийском деле здесь, попросил нашу книжку протоколов и карту наших Церквей здесь, что, конечно, я ему дал. Сказал, между прочим, как замечательный факт, что у него первый сын, теперь пятнадцатилетний, родился 1–го января, и он назвал его Василием, и уже только после узнал, что в этот день празднуется Василию Великому; когда же я сказал ему, что сегодня у нас будет Литургия Святого Василия Великого, то он обрадовался и сказал, что всю ее пробудет у нас в Церкви. Я предупредил его, что «она будет длиться два часа». — «Ничего, я свободен на этот раз», ответил он. Но слова своего не сдержал; видал я его только, обратившись благословлять после облачения, при следующем моем обращении к народу его уже не было. Должно быть, имел говорить где–нибудь проповедь при протестантском богослужении, но стеснялся сказать это; вообще, вчерашней своей заповеди о purity–righteoushess, с таким апломбом данной юным японцам, ничем не соблюл. При всем том, доктор Hall весьма умный и очаровательный джентльмен.
За Литургией сегодня было человек пятьдесят причастников, что, однако, мало для Великого поста и для Тоокейской Церкви.
В Кинки–кан и сегодня продолжается выставка нашего сиротского приюта; вчера она была с полудня до пяти часов. Посетителей было пятьсот человек. Из иностранцев только я да какая–то дама. Сегодня утром я послал в наше Посольство несколько билетов, но, кажется, оттуда никто не был на выставке.
17/30 марта 1903. Понедельник.
Принесли из переплета Пентикостария двести экземпляров и Пасхальной службы пятьдесят экземпляров для скорейшей рассылки по Церквам. К Пасхе, конечно, во все Церкви поспеет. Счет из типографии за шестьсот экземпляров Пентикостария и сто Пасхальной службы 696 ен, да вот от переплетчика за принесенное 190 ен. А всего, с переписчиками, Пентикостарий обойдется более тысячи ен. Что делать!
18/31 марта 1903. Вторник.
От Преосвященного Сергия, ректора Санкт—Петербургской Академии, служившего здесь, получен отзыв об о. Пантелеймоне, настоятеле Мироносицкой пустыни, на вопрос мой о нем: «Человек он, конечно, честный и благонамеренный, но вот насчет науки ушел не особенно далеко. Если о. Вениамин не поминал за Литургией усопших, „потому что не было особой печати для заупокойной просфоры”, то и сей может оказаться несколько в том же положении… У него, несомненно, есть вера и миссионерская жилка. Для окрестных инородцев он, говорят, многое делает и многих привлекает к Церкви. Но вот что он будет делать с рационалистами–японцами? Сравнительно с ними он, пожалуй, покажется ограниченным. Относительно долговечности его в Японии я также особенной уверенности не имею». Значит, о. Пантелеймон сюда не годен. Господь с ним! Пусть служит в России! Да кстати, он и не повторяет своей просьбы — не отвечает на мое письмо ему.
О. архимандрит Никон, издатель «Троицких Листков», в сегодня же полученном письме от 16 февраля, между прочим, пишет: «Вчера „Московские Ведомости” напомнили о вас, напечатав ваше слово на бывшем Соборе Японской Церкви (статья Ивана Акимовича Сенума, описавшего Собор). Трогательный рассказ ваш о том, как японец–язычник принес вам восемьсот ен на дело Миссии, думаю, не меня одного тронул до глубины души… И захотелось не отставать от этого доброго язычника, творящего милостыню, во имя пока неведомого ему Бога, и я пишу вам эти строки для того, чтобы спросить вас, что мог бы я послать вам рублей на триста?»… Спаси его Господи! Много сокровищ ума и сердца его рассыпается по России; благодеющая рука его достигает и далекой Японии, и это уже не в первый раз.
