Руди Бенциен - Джон Леннон навсегда
Однако в журналах тинэйджеров и в бульварных газетках об этой стороне битломании ничего не писали. Все только подогревали лихорадку.
Во время их шведского турне с 24 по 30 октября фанатичные поклонники группы, тряся гривами, затеяли столь яростный штурм стокгольмской сцены, что полиции пришлось потрудиться в поте лица, дабы восстановить хоть какое-то подобие порядка. Английские газеты сообщили об этом, проиллюстрировав фотографиями. И когда «Битлз» вернулись из Швеции, в аэропорту Хитроу их ждали тысячи тинэйджеров, в основном девушек, чтобы достойно встретить своих кумиров. Джона, Пола, Джорджа и Ринго приветствовали с неописуемым ликованием. О находившихся в тот момент в здании аэропорта премьер-министре Англии сэре Алексе Дугласе Хьюме и свежеиспеченной «Мисс Мира» никто не написал и заметки.
Через несколько дней, 4 ноября, местность вокруг «Prince of Wales Theatre» в Лондоне напоминала кипящий котел. «Битлз» должны были выступить на мероприятии «Royal Command Performance». Пятьсот «бобби» пытались сдержать несколько тысяч визжащих девчонок. Мощное скандирование «Мы хотим „Битлз!“» перекрывало команды полиции. Музыкантам пришлось проникать в театр через служебный вход, в то время как мировые звезды Марлен Дитрих и Томми Стил незамеченными прошли через главный подъезд.
Брайан Эпштейн, дрожа, сидел в гардеробной своих опекунов. Хоть он и приказал им до и после выступления чинно поклониться присутствующим членам Королевского дома, заявление Джона о том, что он хотел бы им всем посоветовать «побренчать своими дерьмовыми побрякушками», бросило его в холодный пот.
«Битлз» стали сенсацией вечера.
Хотя Джон, несмотря на все уговоры, все-таки осуществил свою угрозу, правда, в довольно смягченной форме, Эпштейн мог быть доволен. Объявляя песню «Twist And Shout» («Крутитесь и орите»), Леннон добавил: «Люди, сидящие на дешевых местах, — похлопайте, пожалуйста, в ладоши. Для других достаточно, если они потрясут драгоценностями…». Милостиво улыбнулась мать королевы, восхищенно зааплодировала принцесса Маргарет, оживился лорд Сноудон.
На другой день газетные заголовки рассыпались в любезностях: «„Битлз“ увлекли королевских гостей!» — объявила «Дэйли Экспресс». «Триумф четверых молодых парней — и в королевской ложе притоптывали в такт ритму!» — восклицала «Дэйли Мэйл». «„Битлз“ — лихорадка!» «„Битлз“ — лихорадка!» — твердила «Миррор».
Впоследствии не было недостатка в попытках объяснить завораживающее влияние битлзов на публику. Иногда это приводило к совершенно неожиданным выводам. Так, некоторые эксперты делали потрясающие «открытия», проводя параллели между сексуальным возбуждением истошно вопящих девиц и нарастанием зажигающих криков при исполнении песни «Twist and Shout».
Нет сомнения, что существенный вклад в развитие массового психоза внесли сенсационные материалы прессы, радио и телевидения. Но верно, что сами музыканты немало потрудились для того, чтобы столь властно управлять настроением молодой аудитории. В их текстах доминировали реалистические детали и ситуации, которые отвечали опыту нового поколения. Не стоит, однако, приписывать приоритет в этом деле лишь тандему Леннон—Маккартни. У них были свои учителя.
Чак Берри, как и Литтл Ричард, относились к этим образцам. Когда появился следующий знаменитый хит битлзов «I Want To Hold Your Hand» («Я хочу держать твою руку»), многим вспомнилась песенка «Baby, Let Me Hold Your Hand» Рэя Чарли.
Вместе с вышедшим 29 ноября 1963 года синглом «I Want To Hold Your Hand» / «This Boy» («Этот парень») они взобрались по лестнице успеха на новую, еще более высокую ступень. В Англии предварительные заявки превысили миллион, до конца декабря число проданных экземпляров достигло рекордной отметки: 1.250.000! Этим синглом они прорвались в США, и с первой попытки песня «Я хочу держать твою руку» завоевала в американских хит-парадах первое место. За четыре дня было сбыто 1.500.000 дисков.
Джон Леннон в ответ на вопрос, как он объясняет успех своей группы, сказал: «Каждый может добиться победы! Когда об этом часто твердят, тогда успех и приходит. Мы ведь не лучше, чем многие другие. Вообще, что такое талант? Я не знаю. С ним рождаются? Или открывают в себе позже? Настоящий талант, по-моему, это способность верить в свой успех. До тех пор, пока мне не исполнилось пятнадцать, я был точно таким же, как все мои ровесники. Потом я все же решил сочинить песню, что и сделал. Но от этого изменилось немногое. Полный бред, когда говорят, что я вдруг открыл в себе дарование. Я просто работал. У меня вообще нет таланта, кроме, может быть, способности быть счастливым или прежде всего насиловать самого себя».
Такое заявление вряд ли может быть воспринято всерьез, это скорее осознанное «прибеднение», ведь в других случаях Джон без ложной скромности утверждал, что он — самый гениальный, великий, талантливейший.
В интервью, которые Леннон раздавал направо и налево, он нередко противоречил самому себе, стремился к ошеломляющим эффектам, давал понять, что все воспринимает с иронией. При этом он постоянно подтрунивал над журналистами и их читателями.
Однако как партнер по беседе он пользовался у репортеров большим уважением, потому что своими нахально-агрессивными шутками добавлял в их материалы изрядную дозу перца. В самый разгар битломании, в дыму невероятного успеха Джон легко позволял себе «провокационные» высказывания. Это создало ему репутацию эгоцентрического клоуна, не уменьшив при этом его популярности среди фанов. Есть достаточно поводов для предположения, что под маской шута Джон скрывал истинные чувства.
Почему, например, он обязан рассказывать жадным до сенсаций газетным гиенам о личных заботах?
У Джона и так не было никого, с кем бы он мог потолковать о сокровенном. В жизни он знал лишь двоих, кому мог доверять, как себе — свою мать и Стюарта Сатклиффа. Но оба они были уже мертвы.
Пока он боролся за успех, это наполняло всю его жизнь. Теперь, на вершине славы, стало нарастать мучительное чувство потери пути. Как никто другой в этом ансамбле, он понимал, что богатство и слава не могут быть Всем. Не было чего-то самого Важного.
Как-то, в минуту откровения, он попытался поговорить об этом с Полом. Может, им надо всё делать совсем не так? Не продали ли они вместе с музыкой и самих себя?
Пол не разделил этих сомнений. Напротив, он был уверен, что они должны и впредь действовать так же. Этого хотели их фаны, так в конце концов они делали свои миллионы. Каждый шаг в ином направлении означал бы ненужный риск, угрожал бы гарантированному успеху. С Полом был солидарен и Брайан Эпштейн. Его рецепт оказался правильным. Зачем же ставить его под сомнение? Чтобы избавиться от тягостных мыслей, Джон играл роль шута, бросался в распутство, хвастливо выставлял на всеобщее обозрение свои богатства.
