Юрий Трофимов - Первый Долг Родине
Без анекдотов тоже не обходилось. Старший призыв, которыми были и мы, относился к молодым вполне сносно, даже дружелюбно, ведь друг другу спины прикрывали, но не забывали о старшинстве и делились, как положено, обязанностями согласно кем-то установленной градации на "слонов", "черепов", "дедов" и т.д. Насладившись общением с бойцами и освоением МТЛБ, прихватив у пехоты боеприпасы, которые им давали в достаточном для боя количестве, мы отправились спать. К тому времени, допив всё спиртное, офицеры и прапорщики разошлись, любезно предоставив нам место для сна. Но без сюрпризов опять же всё не закончилось. Ещё метров за тридцать я услышал, как АБэшка захлебнулась, и, издав последний звук, стихла. Яркие языки пламени принялись поедать перегревшиеся провода, ведущие от клемм генератора АБэшки к клеммам распределительного щитка её же пустующего отсека с левой стороны кунга. Патрульные в это время сидевшие на второй МТЛБ прикрывавшей нашу машину, мирно что-то обсуждали, не обращая на это никакого внимания, как будто находились дома на пикнике. Естественно мы бросились тушить огонь, благо рядом лежала не маленькая горка земли от выкопанной ямы, и немедленно устранять причину возгорания.
Проснувшись на утро, скинув с себя бронежилет, приспособленный под одеяло и закрепив автомат на его штатное место, с трудом вылез из отсека радиста. Спотыкаясь о гильзы снарядов, оставленных Виталиком, я ступил на землю. Уже тогда проявлялись признаки болезни, болели шея и правая нога, от чего я немного комично выглядел, обмотанный вокруг шеи полотенцем, хромая на правую ногу. Зато Виталику было не весело, когда он один пытался отправить АБэшку в её штатный отсек. Вскоре была дана команда: "По машинам", и колонна устремилась в путь. В Моздок вернулись примерно через три с половиной часа, отделившись от колонны КШМка, подпрыгивая на кочках, весело устремилась на место базирования полевого узла связи, где нас уже встречали, обрадованные возвращением, сослуживцы. Были, конечно, и равнодушные к этому, так, всякие подонки в виде некоторых офицеров и других крысоподобных сослуживцев, но тех, что радовались этому возвращению, было всегда много. Особенно переживал за меня Лёха, земляк, который мне был физической и душевной опорой в этом чужом мире. Сколько же я на него ворчал, когда он продолжительное время не выходил на связь, и всякий раз, обмениваясь нецензурной бранью, мы обнимались с ним как брат с братом. Да, повезло мне с землячком, не раз он уберегал меня от опрометчивых поступков, в которых я готовился завалить не одного сослуживца, но, поддавшись его убеждениям, успокаивался и оставлял эту цель.
Так и в этот раз, обнявшись при встрече, я поведал ему о самых ярких моментах поездки, после чего мы принялись за устранение неисправностей. Через несколько часов в составе колонны и нового МТЛБ, мы вновь отправились бороздить просторы Чечни и Северного Кавказа, так и не починив дизельный отопитель.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Возвращение.
...Всё шло как обычно: двигатель взахлёб ревел, машину трясло как потерпевшую, а из наушников доносились шум и потрескивания. И всё тот же чужой для наших сердец пейзаж мозолил глаза и нагонял тревогу. Каждые полчаса, кодированным текстом, либо я, либо старший машины передавал в Моздок наше местонахождение, а самочувствие, тем временем всё ухудшалось и ухудшалось. Мы давно миновали какую-то степь, наполненную песком, и остановились на холмистой местности, где бегали вроде бы как беспризорные барашки. Солдаты и офицеры временно покинули свои боевые машины для справления нужды и техосмотра техники, а группа пехотинцев, состоящая из троих рядовых, отправилась в сторону пасущихся неподалёку барашков, одного из которых, они подстрелили и взгромоздили на броню идущего впереди МТЛБ. И снова на пути вставала "зелёнка". Серые пейзажи, искорёженная и обгоревшая бронетехника, блокпосты, молодые, измазанные грязью солдаты "стреляющие" сигареты, брошенные окопы и ящики из-под артиллерийских снарядов. Всё то, что являлось последствием войны, вновь представало перед нашими глазами. На место прибыли ещё засветло, пехота принялась разгружать КАМАЗы, а мы взялись за своё обычное дело. Вот там то нас даже и покормили. Эта еда была намного лучше, чем в Моздоке, поэтому мы давились в спешке, но пытались забить свои желудки до предела. Халява!!! - как-никак, а это для солдата святое, что бы там ни говорили бы о строевом плаце офицеры. Дескать, плац-это самое святое место для солдата. Плац для солдата это каторга, то чего избежать хотелось каждому, особенно в адскую жару стаптывая сапоги и в лютый холод по стойке "смирно", в ожидании очередного генерала или полковника. Так вот Виталик и тут преуспел, набрав полный котелок, который потом долгое время с протухшей едой валялся в кунге. Ещё бы ведь к порядку приучить его было тяжело. Насытившись, мы принялись исправлять, я - замеченные неисправности в работе радиостанции, а Виталик - в работе двигателя "Шишиги" (Газ-66). При этом он деловито включил магнитофон, одолженный нами у друзей в г. Зерноград и принялся за работу. Пока мы занимались ремонтом к нам неоднократно подходили бойцы с просьбой продать магнитофон, но получали отказ. Помимо них вокруг КШМ и КАМАЗов крутился капитан, прибывший с нашей колонной, который отдавал всем приказ рыть окопы. Нам он этим самым мешал работать, в связи с чем "отшивался" мной, благо были на это все права, ведь в машине находилась секретная аппаратура. К вечеру появились пехотинцы колонны, угостившие нас мясом, зажаренного к тому времени, барашка. Мы же взамен дали им хлеб и воду.
Стемнело. АБэшка плохо, но верно давала жизнь радиостанции находящейся на дежурном приёме, питая её лампы электричеством. На таганке, дымя и потрескивая, горело сухое горючее, а Виталик, словно колдун, возвышался над ними в попытках вскипятить воду и испить чай. Обычно я ему запрещал это делать в кунге, но не в этот раз, так как совсем расклеился. Заметив это, он отдал мне свой чай с надеждой на то, что мне станет лучше. Но все хлопоты были напрасны, так как пугающая бледность лица не менялась, а температура оставалась на прежней отметки. Узнав об этом старший экипажа предложил отправить меня на вертушке вместе с раненными в госпиталь. Но, приняв мой категорический отказ, ушёл искать хоть какие-нибудь лекарства. Когда он вернулся, к машине подошёл всё тот же капитан и, увидев меня в горизонтальном положении, решил вылечить мой недуг по-своему. А все лекарства в его понимании заключались в исполнении приказов, чем он и решил, находясь в изрядном подпитии, заняться. Оглашая окрестность пьяными выкриками строевого устава, он топтался на месте, фыркал слюной, в захлёб, выдавливая из себя нецензурную брань, но всё было напрасно. Попутно он обвинил меня в употреблении "орешков". Так на местном жаргоне назывались одни из растительных наркотиков произраставших прямо на том месте, где мы остановились. Отчаявшись моей неслыханной наглостью, да и тем, что, в конце концов, был послан на традиционные три буквы, он схватил мой же автомат стоявший у двери кунга и заорал благим матом, что убьёт и спишет на боевые потери, если не встану. Не знаю, как бы повернулись в дальнейшем события, если бы наш прапор вовремя не вмешался. А он после не хитрых движений руками выхватил у капитана автомат, дал для верности пару раз кулаком в лицо и послал туда, куда ранее посылал его я. То же самое продублировал подошедший к тому времени Виталик, только без применения физической силы. Но капитан не думал успокаиваться и не нашёл ничего лучшего как избить постового поставленного им в караул. И только после этого, с чувством исполненного долга, наконец, таки отправился спать. Тяжело служить, когда понимаешь, что враги не только за линией фронта, а ещё и крысятся в родных частях бок о бок с нами. Мне это было не в новинку. Сплюнув, я послал всё это к чёртовой матери и закрыл дверь кунга. Накрывшись старыми, рваными бушлатами и бронежилетом я, обняв автомат, уснул.
