Александра Чистякова - Не много ли для одной?
Я хорошо понимала ее, она права и каждое слово говорила от сердца. Но я не могла не поехать. Она со слезами достала четыре рубля, подала мне.
Дома я скоренько собралась и в путь. Утром уже была в Новокузнецке. Нашла автобус в Абагур. Еще не было девяти, а я уже была в Абагуре. Слышу: перекличка за воротами, и вызвали моего. Думаю, может, не он. Подошла машина, открыла ворота — Степан в первом ряду стоит.
Вышел начальник, я стала просить, чтоб приняли передачу, но он не принял. Говорю: „Хоть махорку возьмите“. „Курево давай“. Я спросила: „Поговорить могу с Чистяковым?“ Он: „Разговаривай, пока оборудуют автомашину“. Говорю Степану: „Кто тебе помог написать это письмо? Эх ты, подлец, неужели мало тебе моего страдания? Знаешь ли ты кому обязан за свою жизнь?“ — „Я сам писал“. — „Эх, ты, писака! Я почти месяц в Москве прожила, все пороги оббила, детей на произвол бросила, а ты еще добиваешь недобитое здоровье. Я не знаю, что меня еще на ногах держит. Я в долгах по уши, вся измучилась, а ты меня по имени назвать не хочешь. Тебе сестра нужна, вот пускай она к тебе ездит. Мне таких писем не пиши. Не добивай меня, я еще нужна детям“.
Их повели. Я собрала свои пожитки, подалась снова в дорогу. Сейчас я свое недовольство выговорила и знаю: живой, даже не поседел. Вот натура! По приезду написала письма во все стороны, а у самой чувствуется какая-то усталость.
Утром вроде все прошло, я ушла на работу. Вспомнила, он говорил, что еще написал, я должна получить. Вечером Толя подал мне письмо. Пишет кто-то, а внизу роспись его. „Здравствуй, моя семья, сообщаю, на этот адрес не пишите, угоняют — куда, не знаю, с места напишу“.
С этим письмом еще мириться можно.
Назавтра у меня генеральная уборка и стирка. Дети ездили на дамбу рыбу ловить, приехали измученные. У меня баня готова. Они в баню, а пока я намылась, они уже спят. Соседи смотрят телевизор. Попросила, чтобы выключили после картины да разбудили детей закрыться.
Получила письмо: он на плотине. Обработала свои смены, заранее, конечно, по договоренности. Поехала до Новокузнецка поездом, потом до Бородино автобусом, а там пешком.
Лес по обе стороны дороги. В лесу кукушка кукует. У охраны лагеря спросила: „Есть, нет Чистяков?“ Сказали: есть, но передача ему не положена. Я села, задумалась. Смотрю: Степан руками маячит: побреюсь, мол, помоюсь и приду. Меня провели в общую комнату.
Пришел майор, я подала заявление на свидание. Он поглядел на меня с ног до головы: „Стоит ли просить свидание с таким мужем?“ Я говорю: „Стоит“. Он покачал головой, подписал. Я поджарила колбасы, залила яйцами, согрела чай, и Степан зашел. И так держит себя, вроде вчера из дому. Поцеловал и сел за стол. Говорит: „Думал, не придешь“. Расспросил про детей, про дом, как я ехала и сколько могу побыть с ним. А потом сел у окна и смотрит в окно. А я снова переживаю: вот как скоро он нагляделся на меня.
Он, вроде, прочел мои мысли. Вздохнул, говорит: „Дай, я нагляжусь на свободу“. А вокруг такая красота, что ковер расшитый. Я его понимала. И все же было обидно, что на меня он мало внимания обращает. Я видела: за то, что я перенесла, он платит мне фальшивыми деньгами. Он уснул, а я смотрю и стараюсь запомнить все. Я начала понимать, что он не любит меня. Зачем я ехала к нему? Наклонилась к нему на грудь и разревелась. Он, не открывая глаз, сказал: „Я вижу, что пришел конец твоему терпению“.
Я пошла умылась. Он мне говорит: „Зачем хлопотала? Пускай бы расстреляли. Детям бы платили и ты бы себя не мучила. Ты стала что старуха — одни ребрышки и волосы, поседела“. Я улыбнулась: „Мне легче твоего живется, поэтому я такая стала“. Но, говорю, не обижайся, через год я приеду совсем другая». — «Что обижаться, живи как вздумаешь. Сама подумай — пятнадцать лет». А сам курит и курит. Потом говорит: «Что тебе подарить за первое свидание?» — «Не знаю». Он пошел в зону, принес резаную шкатулку. «Это тебе на память».
Утром не позавтракали. Он не сказал: «Возьми с собой хоть хлеба, когда еще доберешься». Все, что было, собрал и пошел. Там не хотели пропустить, потом пропустили.
Когда я вышла, он сидел у ворот за зоной. Помахал мне рукой. Я шла с тоской, что он в неволе и с обидой, что у него вместо сердца льда кусок, а у меня хватило тепла растопить этот лед. Я шла со слезами. Мое заключение: не я ему нужна была, а передача. А тепла и ласки как от мужа я не видела. Только бы дожить до его освобождения, я бы ему перечить не стала. Пускай живет как пожелает. Я знаю одно: и жаркий костер погаснет, если не подложить в него дров.
Вот уже месяц, как я от него, а письма нет. Видно, очень беспокоится он по нас. А мне все тяжелее с детьми. Толя перешел в седьмой, Володя закончил десятый, их надо одеть и накормить. Иногда меж собой поссорятся, а для меня это болезнь.
Я им купила майки, помогала красить. Вся команда футбольная находилась у нас. Наварю чугун картошки с солью, нарву огурцов: ешьте, ребята! Так они с удовольствием едят. Не один футбол покупали. И не один праздник справляли у нас. Настряпаю, что могу, всю команду накормлю. Водки у нас не было. Зимой они играли в настольный теннис, шахматы, шашки. В карты Володя не разрешал играть. И все же много было мне с ними хлопот и переживаний.
Однажды готовила есть, слышу в зале шлепки. Я туда. Володя стоит у стола, Толя на диване с Разводовым Володей. Спрашиваю: «Что за шум?» Володя, не поворачиваясь, отвечает: «Нет никакого шума». Я крикнула со злом: «Что ж между вами происходит?» Володя обернулся и уже другим тоном ответил: «Успокойтесь, я Толе дал пощечину». «Как же ты можешь?» — я заплакала. Толя встал, говорит: «Мама, я заработал — мы с Мосей закурили (такое прозвище было у Володи Разводова). Вот и схлопотал. Я больше не буду. Только вы успокойтесь», — он обнял меня и я так обрадовалась его покорности. Вытерла слезы, прижала его к себе со словами: «Степушка ты мой номер два, только характер у тебя мамин. Я верю тебе, сыночка, что ты меня не обманешь и ссориться с Володей не будете».
Толяшу отправила в лагерь на два сезона. Володя ходил на рыбалку с Клейменовым Толей. Эта четверка была не разлучная: два Толи, два Володи. Одни постарше, вторые помладше.
Володя в институте учиться не хотел. Я просила по всякому. Он говорил: если пойду учиться, то на специальность. Отправил документы в город Киселевск — учиться на экскаваторщика. Когда пришел вызов, он заявил: «Я не поеду. Пойду на погрузку угля грузчиком».
Опять горе матери. Я старалась говорить спокойно, проводила примеры на соседях, у которых только рабочая сила. «Ты же грамотный, освой технику. Там можно учиться без отрыва. Грузчиком ты в любое время можешь стать». Вроде согласился. Пошла к Юре Устьянцеву, попросила костюм, отгладила, сказала, чтоб примерил. Господи, какой же он у меня красавец и совсем взрослый. Поехал автобусом в Киселевcк, через два дня вернулся со словами: «Набор окончен, но я документы не взял». Назавтра я поехала сама, по двум маршрутам. Завезу передачу Степану и к директору заеду на обратном пути.
