Осип Черный - Немецкая трагедия. Повесть о К. Либкнехте
Полковник пожелал показать, что упрямство собеседника огорчает его.
— В условиях такой войны вы говорите о беззаконии! Наоборот, по отношению к вам проявили наибольшую мягкость.
— Человеку, действующему от лица избирателей, затыкают рот!..
— Некоторые депутаты отправились на фронт добровольно, чтобы употребить свой авторитет на благо страны.
— Я стараюсь использовать свой авторитет в тех же целях. Но благо страны мы понимаем с вами по-разному.
— Жаль, очень жаль… Мне хотелось доверительно предостеречь вас от опасностей.
— Что ж, спасибо, — ответил Либкнехт. — Но есть еще доверие тысяч людей, и депутат обязан выполнить свой долг перед ними.
— А не ошибаетесь ли вы в понимании долга, господин Либкнехт?
— Ну, с этим уж ничего не поделаешь… — И он усмехнулся.
Полковник встал, прощаясь с ним. Пока что перед ним был депутат, представитель народа, а не солдат рабочего батальона.
XXIXДома Соня сказала растерянно:
— Как же так, Карл?! Что теперь будет?!
Было бы, вероятно, лучше, если бы вопрос не был задан. Было бы лучше, если бы ее взгляд источал больше мужества.
Никогда, даже в первые дни их близости, Либкнехт не рисовал ей радужных перспектив. Он, правда, верил, что человек существует для счастья. Борьба во имя идеи, мысль о выполняемом предназначении сами по себе приближают к счастью.
Сколько бы зла на земле ни творилось, жизнь все равно хороша: ведь солнце продолжает светить, в поле растет трава, люди проявляют чудеса благородства и верности.
— Вообрази, Сонюшка, самое худшее: мы топаем по грязи, я тащу свой мешок за плечами, я в испарине, и кругом туман. И хотя я устал до предела, голова полна мыслей — отнять их у меня не сможет никто. Я вижу много такого, чего товарищи мои пока не видят. Неужто же в казарме нельзя будет с ними беседовать?!
_ Ах, Карл, ты совсем как ребенок! — сказала Соня и расплакалась.
— Но не могу же я рисовать будущее в мрачном свете, это не в моей натуре!
— Оптимизм хорош, — сквозь слезы сказала Соня, — но главным образом для тебя, а не для тех, кто тебя любит. Ожидать вестей от тебя, волноваться, мучиться!..
— Но я же буду писать, и ты поймешь, что жизнь даже в ненавистной обстановке полна для меня глубокого смысла. Там я буду делать то же, что и здесь.
— Как?! Трибун, зажигавший тысячи сердец, станет в уголке казармы потихоньку убеждать двоих солдат?!
— В любых условиях надо делать то, что можно. Ведь не откажешься же ты передавать мои материалы товарищам? Работа ведется и сейчас, и немалая.
— Тем ужаснее, что тебя от нее отрывают!
— Противники мои ничем не брезгают. Моя отправка тоже дело их рук.
— Кого ты имеешь в виду, Карл?
— Почтенных соци, пособников кайзера. Многих из них нам удастся, я думаю, оторвать. Резервы у нас немалые. Но строить придется все заново.
Соня печально смотрела на своего мужа, видя его уже в солдатской форме, призванным защищать дело кайзера. Потом отвела глаза и взглянула на гравюру, висевшую над роялем. На гравюре был изображен Бетховен, погруженный в раздумье.
— О, Карл, — произнесла она, — как все это тяжело!
XXXПриблизительно в то же время, в феврале пятнадцатого года, к дому на Капиценштрассе подъехал поздно вечером крытый автомобиль-фургон. По лестнице быстрым военным шагом поднялось шесть человек. Один позвонил. Хозяйка, открывшая дверь, испуганно отшатнулась. Старший остерегающе поднял руку:
— Ни звука! Соблюдать тишину…
Друг за другом они прошли по коридору. Не постучавшись, первый рывком открыл дверь.
Держа в руке настольную лампу, Роза, наклонившись к зеркалу, рассматривала себя и расчесывала свои длинные волосы.
Никого она не ждала в этот час и потому за несколько минут до их появления стала рассматривать, много ли седины прибавилось за последнее время. Увы, много.
При виде людей, ворвавшихся в комнату, Роза отступила от зеркала, выпрямилась и, прищурившись, заметила:
— Было бы приличнее, господа, если бы, входя к женщине, вы попросили разрешения.
— Теперь не до этого! — Шагнув к ней, старший произнес: — Роза Люксембург — так? Родом из Польши?
Она повернулась к нему:
— Что вам здесь, собственно, надо?
— Мы за вами, арестовать вас.
— Вот как? А на каком основании?
— Старое дело: прошлогодний приговор суда в связи с вашим подстрекательством солдат к неповиновению.
— Вот когда вспомнили! Надо было заварить всемирную кашу, чтобы нашлось время и для меня…
— Сударыня, входить в обстоятельства дела не в нашей компетенции. Нам приказано препроводить вас в тюрьму.
— Знакомый почерк… А вам не кажется, господа, что следовало бы выйти из комнаты и дать мне возможность собраться? Скажем, закончить туалет?
Старший подумал: некрасива, но держится с достоинством, и у нее какой-то особенной силы глаза; невольно проникаешься к ней уважением.
— Хорошо, — сказал он, — мы подождем в коридоре. Но один останется здесь.
— Что ж, если это входит в ваши представления об офицерском джентльменстве… С французскими женщинами там, на эападе, вы, надо думать, обращаетесь не менее грубо?
— Извольте одеваться и не занимайтесь пустыми разговорами!
Он сделал знак одному из помощников. Тот застыл в напряженной позе у двери. Остальные вышли.
В коридоре, переминаясь с ноги на ногу, они прислушивались к тому, что делается в комнате: словно арестованная могла бросить бомбу или кого-либо пристрелить.
Наконец дверь отворилась. Роза Люксембург надела пальто и пошла за калошами.
Что она прихрамывает, им было известно. Тем более показалось странным, что походка у нее такая легкая, а в облике независимость.
— Куда же вы меня повезете, господа?
В коридоре стояла перепуганная насмерть хозяйка.
— Я ведь ваша должница, фрау Мильх? — обратилась к ней Роза.
— Ах, как можно говорить об этом в такую минуту!
— Нет, я хочу заплатить вам вперед. И хотелось бы, чтобы все в моей комнате поддерживалось в порядке, особенно книги. Пока ими не займутся товарищи, которым я поручу.
— Да, книги, — растерянно повторила хозяйка. — Я буду их протирать, книги очень пылятся. — Скорее это было адресовано тем, кто увозил Розу, чем ей самой.
Смущенно она приняла из рук жилицы деньги. Офицеры ждали. На лестнице, когда она задержалась, один грубо крикнул:
— Хватит копаться! Можно подумать, к министру едете на прием!
— Все впереди, господа, все еще будет, — спокойно отозвалась Роза.
— Ступайте, нечего разговаривать!
Она обернулась и посмотрела на него с интересом.
