Николай Пинчук - В воздухе - ’яки’
В двадцатых числах июля мне неожиданно повезло: командир полка разрешил сделать полет над родной деревней. К этому времени наши войска приближались к государственной границе СССР, и лететь в одиночку на боевом самолете за 100 с небольшим километров от своей базы особой опасности не представляло. К тому же мне в одиночку лететь было не впервой.
Я написал записку с просьбой, кому она попадет, сообщить о судьбе родителей, родственников, указал номер своей полевой почты. Вложил ее в гильзу от 20-миллиметрового снаряда, которую обвязал красной лентой.
Через. 15 минут полета я на своем Яке без особого труда отыскал знакомые с детства места. К моей радости, почти вся наша небольшая деревня Буденновка оказалась в целости. Нашел свой дом и, снизившись на предельно малую высоту и уменьшив скорость, сбросил "вымпел". Сделал круг, другой. Вижу из дома вышел человек с большой бородой. В нем я узнал отца.
На улице собралось много народу. Все глядели в небо. Набрав высоту, я выполнил над деревней несколько фигур сложного пилотажа. Глянул вниз и… никого не увидел. Улица будто вымерла. Видимо, односельчане испугались, приняли мой самолет за немецкий и, боясь обстрела с воздуха, разбежались.
Низко пролетев над отчим домом, сделал прощальный круг и взял курс на Борисов. Настроение у меня было приподнятое, я без конца повторял слова стихотворения: "Вот моя деревня, вот мой дом родной".
Прошло около недели после того памятного дня, когда меня вызвали в штаб.
— Ну что ж, Пинчук, прошлый раз ты с воздуха оглядел свою деревню, теперь осмотри ее с земли. Бери связной По-2 и слетай домой. Начальство разрешило. За сутки обернешься?
— Конечно! — чуть не подпрыгнул я от радости.
Тут же собрался, прихватил пару банок тушенки, буханку хлеба, немного сахара, мыло. Вылетел я с мотористом Антоном Суховаровым. Надо сказать, что он был хотя и молодым, но очень запасливым человеком. И на этот раз вместе с инструментом, чехлами моторист прихватил с собой канистру бензина.
Летели мы не спеша, на малых оборотах — хотелось вдоволь наглядеться на родные просторы. Я называл Антону попадавшиеся по пути деревни и речушки. Показывал луга и перелески, где в юношестве приходилось бывать на гулянье, косить сено, ловить рыбу, собирать грибы и ягоды, пилить лес.
Посадил самолет в противоположном от родительского дома конце Буденновки. Погода стояла тихая, солнечная. Сразу же к деревне подступал цветистый луг, а за ним, извиваясь, петляла речка Волчанка, где мы с друзьями когда-то купались, ловили раков и пескарей. Здесь прошло мое детство, здесь я увидел впервые в жизни самолет, отсюда начался мой путь в небо.
— Ну и красота у вас тут! Позавидовать можно. А фашисты эту красоту изничтожить хотели. Вот гады, — спрыгивая с крыла на землю, сказал Антон Суховаров.
Нас сразу окружили подростки и малые дети, женщины и старики. Они стояли по сторонам, боясь вплотную подойти к самолету, А когда узнали меня, то радостно закричали:
— Николай прилетел… Пинчуков сын прилетел…
Женщины неторопливо подходили и осторожно трогали меня за рукава гимнастерки, за ордена, пытаясь окончательно убедиться, что это действительно я, а не привидение. Позже узнал, что по деревне слух прошел, будто меня сбили и я погиб. Кто-то из старших скомандовал ребятишкам:
— Бегите до Григория Миновича и Марии Тихоновны, скажите, что их сын Микола прилетел!
— Ах ты, боже ж мой, — запричитала старушка, которую я не узнал, радость-то какая… Ты живой, сынок?
— Живой, бабушка живой! — прерывающимся от волнения голосом ответила.
— Ну, храни тебя господь… А мой загинул. Чтоб проклятому Гитлеру на том свете икалось…
Ребятишки облепил самолет. Теперь, они считали, это можно. Как- никак, а из своей деревни человек прилетел. Вскоре прямо с огорода прибежала запыхавшаяся сестра Екатерина, затем отец с матерью, близкие и дальние родственники. В крепких объятиях я сжал их. В окружении односельчан дошел до нашей хаты. Она осталась такой же. "Здравствуй, отчий дом!" — прошептал я и переступил родной порог.
Мать заохала, засуетилась, все валилось у нее из рук. По морщинистым щекам текли слезы радости. Наконец, уверившись, что это не сон, она с помощью Екатерины выставила на стол все, что могла: картошку, кусок сала, молоко. Отец подмигнул мне и куда-то вышел. Минут через пять он вернулся и осторожно поставил на стол бутылку самогона.
— Сберег по такому случаю, — пояснил он. Все уселись за стол.
— Извини, сынок, хлеба у нас нет, — спохватилась мать. — Фашист проклятый обобрал до нитки. Что сумели припрятать, то осталось, — показала она глазами на стол.
— Хлеб у меня есть, мама, — и я вынул из парашютной сумки свои запасы, про которые за разговором совсем забыл.
— Вот он какой, хлебушко-то солдатский, силушка-то наша, — отец на руке подкинул буханку и бережно передал ее матери.
Мне, как когда-то в детстве, явственно почудился манящий запах хлеба, напитавший всю избу. Показалось, что я со своими товарищами- подростками свожу к колхозной молотилке золотистые снопы ржи, а она быстро проглатывает их, выпуская чистое, звенящее зерно.
С мальчишеских лет понятие о хлебе вошло в мою душу, как что-то большое, важное. И вместе с ним вошло чувство уважения к труду хлебороба, к людям земли.
Сейчас мы уже забыли горький вкус хлеба тех военных лет, когда в сказку верилось больше, чем в то, что где-то выпекают белые пышные караваи и их можно есть досыта. Все реже нам снятся опухшие от голода люди, просящие глаза беженцев, очереди у булочных, где иногда в лютый мороз замерзали люди, потому что очередь за хлебом занимали с ночи. А ведь так было!
Антон Суховаров, поручив охрану самолета двум парням, что были повзрослее, пришел в хату и тоже присел к столу. Расспросам, удивлению, новостям не было конца. Я не вытерпел и предложил родителям полетать на самолете. Ведь они этого еще не испытывали ни разу в своей жизни.
— Куда мне? Кости старые растрясти… — отказалась мать.
А отец согласился:
— Отчего же с такой радости у самого господа бога в гостях не побывать!
Все направились к самолету. Там уже стояла новая группа людей, пришедшая из соседних деревень посмотреть на живого военного летчика, сына колхозного бригадира Григория Миновича Пинчука, которого хорошо знали во всей округе. Антон попросил собравшихся отойти подальше от самолета. Я пристегнул отца привязными ремнями, показал, за что держаться, а сам сел в первую кабину. Моторист провернул винт, поставив его на компрессию. На его команду "Контакт" я ответил "Есть контакт", включил зажигание, сделал несколько оборотов рукояткой магнето. Мотор затарахтел. Полный газ, небольшой разбег — и самолет плавно оторвался от земли. Набрав высоту метров 400, я оглянулся назад и
