Геннадий Прашкевич - Жюль Верн
Разные части романа "Парижа в XX веке" подтверждают связь между новым вариантом романа и пережитым Жюлем Верном сентиментальным приключением, время которого закончилось, видимо, в декабре 1864 года.
Пьеро Гондоло де ла Рива в "Предисловии", которое он написал к роману, предположил, что переписывание произошло именно в 1864 году, опираясь на тот факт, что Этцель в письме, в котором он отказался печатать "Париж", упомянул "Капитана Гаттераса", уже прочитанного им. Исходя из этого, можно предположить, что писатель воспользовался своим вынужденным пребыванием в Кротуа (как раз в это время муж Эстель вернулся в Аньер), чтобы внести изменения в роман. Становится понятно, почему Жюль Верн в мае 1865 года все еще в отчаянии оттого, что он все еще не в Париже и не может видеться с Эстель (которая в то время была в положении)…
Но почему Жюль Верн отдал издателю такое странное и несовершенное произведение, как "Париж в XX веке"?
Да, видимо, потому, что оно имело для автора гораздо большее значение, чем казалось тому же Этцелю.
Благодаря удивительным открытиям исследователя Норбера Персеро мы знаем, что в период с 1863 по 1865 год Жюль Верн действительно испытывал большую страсть к Эстель Энен (по мужу — Дюшен). Она встречалась с молодым писателем в те дни, когда ее муж был занят службой в другом городе, приезжая в Аньер только на один день в неделю. Когда Шарль Дюшен узнал об этой связи, он оставил должность нотариуса и попытался восстановить ослабленные брачные узы. Поэтому нет никакой неожиданности в том, что "Париж в XX веке" полон намеков на отношения Жюля Верна и жены господина Дюшена. Своему герою Жюль Верн, к примеру, дал имя своего законного сына, а фамилию (кстати, верн, verne, по-французски — синоним слова «ольха») образовал из названия дерева ясень (frene — ясень). Будь издан роман, один совсем уж удивительный отрывок, вероятно, привел бы в негодование всех читателей 1865 года. В этом отрывке Жюль Верн выступил в защиту внебрачных детей, высказав буквально следующее: "В наши дни число законных детей резко упало в пользу незаконнорожденных; последние составляют подавляющее большинство, скоро они станут хозяевами во Франции и предложат закон, который запретит установление отцовства". Заметим, что здесь Жюль Верн в очередной раз сделал верное предсказание, поскольку сегодняшнее французское законодательство дает одинаковые права наследования как внебрачным, так и законным детям…»
Решение нотариуса Шарля Дюшена отказаться от собственной практики в Кевре не помогло восстановить отношения. Скорее всего, Дюшен уже знал о неверности своей жены. Клэр Мари (дочь Жюля Верна. — Г. П.) появилась на свет 25 июля 1865 года, а спустя четыре месяца ее мать, мадам Дюшен, умерла.
Родители Эстель — бакалейщик Грегуар Фредерик Энен и его жена Мари Франсуаз Берто — владели продуктовым магазином в Суассоне и были совсем простые люди, но их дочь, как и две ее сестры (в замужестве — госпожа Шатийон и госпожа Гуланкур), получила неплохое образование в религиозной школе.
Несомненно, Жюль Верн знал о рождении своей дочери Клэр Мари, может, даже стремился к встрече с ней, хотя вряд ли… это было не в его характере.
Сейчас нет смысла гадать, как в дальнейшем могли бы сложиться отношения писателя и мадам Дюшен (с «дамой из Аньера», как говорили одни, с «женой нотариуса», как говорили другие), — в самом конце года, 13 декабря, мадам Дюшен внезапно скончалась.
Официальная версия — от последствий тяжелых родов.
Но в статье «Estelle en filigrane»[20] Оливер Дюма указывает на совершенно другие, несомненно, шокирующие причины.
«Я нисколько не верю, — пишет он, — ни в неожиданную болезнь Эстель, ни во внезапное безумие, приведшее к ее смерти через четыре месяца после рождения дочери. Я предполагаю скорее, что уныние после рождения ребенка, классическая послеродовая депрессия, усугубленная постоянным отсутствием своего возлюбленного и упреками ревнивого (не без оснований, как мы теперь знаем) мужа, довели Эстель до самоубийства. Видимо, она бросилась в Сену. Так что, понятно, почему семье было выгодно сослаться на внезапное безумие, — они хотели похоронить Эстель по церковным обычаям. Возможно, какое-то время и сам Жюль Верн верил во внезапное сумасшествие своей любовницы, иначе откуда бы в его романах так много героинь внезапно сходят с ума — от любви или других потрясений?»
5
Но это позже, позже.
А пока Жюль Верн горел.
Он чувствовал силу встать вровень с мэтром Виктором Гюго и превзойти Александра Дюма-отца. Обретя немалый житейский и литературный опыт, он хотел всем современникам объяснить запутанность их жизни, несовершенство их морали.
Любовь и супружеская верность? Да ну! Какая любовь!
«Сорок лет назад, — откровенничал один из героев романа, — господин Бутарден сочетался браком с мадемуазель Атенаис Дюфренуа, теткой Мишеля. Для банкира она стала достойной спутницей: угрюмая, некрасивая, расплывшаяся, вылитая учетчица или кассирша, начисто лишенная женского обаяния; зато она была докой в бухгалтерии, прекрасно справлялась с двойной ее ипостасью, а если нужно, изобрела бы и тройную; одним словом, настоящая администраторша, женская особь администратора. Любила ли она господина Бутардена или он ее? Да, конечно. В той мере, в какой вообще могли любить эти индустриальные сердца. Вот достойное сравнение для нашей супружеской пары: она была паровой машиной, а он — машинистом-механиком; он поддерживал ее в рабочем состоянии, протирал и смазывал, и она равномерно катилась так уже добрых полвека, обнаруживая при этом не больше разума и воображения, чем паровоз Крэмптона. Излишне пояснять, что она никогда не сходила с рельс».
6
«Излишне пояснять, что она никогда не сходила с рельс».
Перед нами какой-то незнакомый Жюль Верн. Он полон сарказма.
Он готов каленым мечом выжигать из жизни всё фальшивое и глупое.
Успех «Пяти недель на воздушном шаре», страстная любовь Эстель и внимание издателя сделали Жюля Верна безмерно смелым. Дорабатывая роман о полярных приключениях капитана Гаттераса, он нетерпеливо ждет от Этцеля ответа, — несомненно, полного восхищения.
И ответ был получен.
Правда, не такой, какого он ждал.
«Мой дорогой Верн, — писал Этцель, даже не пытаясь скрыть своего огромного разочарования, — не знаю, что бы я дал, чтобы мне не пришлось сейчас писать Вам это письмо. Вы взялись за невозможную задачу и, как многие Ваши предшественники, потерпели крушение, не смогли успешно решить ее. На мой взгляд, "Париж в XX веке" на сто футов ниже "Пяти недель на воздушном шаре". Если Вы перечитаете свою рукопись через год, Вы, несомненно, согласитесь с моим мнением: это всего лишь история для бульварной газетенки…
