Пётр Якир - Детство в тюрьме
Как-то утром на транзитном пути остановился эшелон платформ. На них лежало что-то белое, похожее на соль. Люди бросились к эшелону. Бойцы на вышках несколько раз выстрелили в воздух. Они не боялись, что кто-то убежит, зная, что все дошли. Так стреляли, для порядка. Люди пробовали белые кристаллы, они казались солеными, и все поголовно набивали этой «солью» карманы, шапки и другие тряпки. Ночью людей с сильными рвотами потащили в больницу. Около 300 человек умерло. Это была селитра.
* * *В декабре мне повезло: бывший плановик Житомирский устроил меня помощником дневального в барак погрузочной бригады. Эта бригада была через день откомандирована на соседний лагпункт — Обжиг. Вещи их остались в бараке, и мы их караулили с дневальным, здоровенным рябым жуликом Мишкой по кличке Жеребец. Стояли трескучие морозы. В скором времени мы с Мишкой начали систематически обворовывать вещевую каптерку. Она находилась недалеко от нашего барака, ночью ее караулили эстонцы из хозобслуги.
В начале июня 1941 года во всех прибалтийских республиках происходило массовое выселение. Части особого назначения НКВД по заранее приготовленным спискам арестовывали людей из буржуазных семей: мелких лавочников, служащих учреждений, бывших дворян, бывших сотрудников полиции. Каждому разрешалось взять с собой 16 килограммов вещей, включая сюда и продовольствие. Семьи разделяли — мужчин и женщин везли отдельно; в пульмановский товарный вагон заталкивали по 60 человек. Из Риги, по словам прибывших, было отгружено 12 эшелонов; из Таллина и Вильнюса примерно столько же. К началу войны почти все эти эшелоны прибыли в районы Горького и Перми, а к 1 июля они стали прибывать в Уральские и Североказахстанские лагеря. Питание во время этапа было очень плохое, и когда эшелоны разгружали, люди еле-еле выходили из вагонов.
К нам, в 7-ое отделение Севураллага, прибыли два эшелона из Риги, один из Таллина и один из Вильнюса. Все прибывшие по нашим представлениям были одеты как «короли»: прекрасные костюмы, ботинки, пальто. Очень быстро они были приведены в надлежащий вид. Им, например, продавали мешочки с сахаром, в которых сахар был только сверху, а под ним находился речной песок. Прибалты были очень доверчивыми людьми, не привыкшими к надувательству. Через месяц они все ходили в лагерном обмундировании третьего срока и ползали по помойкам. Помню, как секретарь президента Литвы, обессилев, не мог выбраться из мусорного ящика, куда он залез за тухлыми рыбьими головами.
В октябре месяце всем прибалтам объявили решение ОСО: каждый из них был осужден на 10 лет. Обвинение у всех было одно — КРД. Особо разговаривать мне с ними не приходилось, но я помню, что они презирали русских за бескультурье и нищенскую жизнь. Насчет культуры вопрос спорный — не только прибалты, но и многие представители западной интеллигенции, попадавшие к нам в лагеря, оказывались гораздо менее образованными, чем представители русской интеллигенции.
Так как было очень холодно, эстонцы, караулившие каптерку, бегали греться каждые 5 минут в контору. Миша сделал слепок с замка и изготовил ключ; когда сторожа уходили, мы выскакивали, открывали замок, и кто-то один залезал в каптерку. Другой его закрывал, а минут через 15, когда сторожа опять уходили, дверь открывалась, и из каптерки выносились вещи. Старались брать, главным образом, телогрейки, валенки, простыни, все новенькое — первого срока. Затем мы все упаковывали в мешки и относили на вахту. Вахтер рассчитывался с нами хлебом, мясом, махоркой и сахаром. Оплата была мизерная: за две новых телогрейки, пару валенок и три простыни он давал буханку хлеба, полкилограмма мяса, две пачки махорки и кусочков пять сахара. Как-то раз он нам принес спирту. Каптеров, заявлявших о недостаче, снимали с работы. Так прошло два месяца.
К нам в зону изредка приходили женщины на прием к врачу. Обычно это были воровайки. Мишка крутил с ними «романы», а я от них сбегал.
Чем мог, я помогал Сергею Федоровичу, потому что находился в гораздо более благоприятном положении. Его гоняли в лес за несколько километров, но он уже еле-еле ходил, а, значит, и не мог пилить. Он занимался «лечением» баланов (бревен): имея два флакончика с химическими жидкостями, отмывал приемные метки и потом сдавал эти бревна, как будто спилил их сам. Нужно было выполнить хотя бы 20 % нормы, чтобы получить 450-граммовую «гарантийную» пайку.
К весне меня отправили на комендантский лагпункт Карелино. Там положение было еще хуже: из 2000 человек на работу ходило всего только человек сто. Каждый день умирало от 10 до 20 человек. Живые разлагались на глазах.
Всю зиму нас мучили вши. Никакие прожарки и бани не могли их вывести. Мы избавлялись от них, снимая рубашку и кальсоны и держа их над раскаленной печкой. По три-четыре раза в день мы поджаривали до сотни жирных «бекасов»[46]. Весь день мы чесались, это была жуткая пытка.
С первых дней войны большинство осужденных по 58-ой статье подавали заявления на фронт, но ответа на них не получали. Людей, отбывших пятилетние сроки, задерживали в лагерях по формулировкам «до особого распоряжения» и «до окончания войны». Сроки у них окончились, в основном, в 1942 году, но досидели они до 1948 года.
Один из французских коммунистов написал несколько заявлений на фронт; не получив ответа и совсем дойдя, он однажды, когда их вели на работу, побежал в сторону. Это происходило на глазах у всей бригады. Конвоир дважды выстрелил в него и ранил в обе ноги. В больнице он объявил голодовку, но никто не собирался его поддерживать питанием, и на девятые сутки он скончался.
Весной 1942 года в свободные зоны нашего лагеря (образовавшиеся за счет колоссального количества умерших) привезли немцев Поволжья. Иногда они работали вместе с нами на бирже. Они рассказывали, как их выселяли. Воинские части МВД, ничего не объявляя, выгоняли их поголовно из домов, сажали в грузовики и доставляли к железной дороге, а там грузили в эшелоны. Весь их скот остался беспризорным, и солдаты, балуясь, стреляли по нему. Громадное количество скота погибло просто так.
На комендантском лагпункте я застал жуткую картину. Все бараки, кроме одного, были превращены в больничные стационары. А та сотня людей, которая еще могла ходить на работу, с наступлением сумерек слепла. Это был авитаминоз, который в простонародье называется «куриная слепота». Со мной этого не происходило, но, чтобы не отличаться от других, я симулировал слепоту. Все вечерние работы (в основном это была погрузка железнодорожных вагонов) были приостановлены. Даже лагерное начальство, которое до этого не считалось с врачами, не осмеливалось выгонять невидящих людей в ночь. Через некоторое время в лагере стали выдавать по сто грамм бараньей печени на человека. Через несколько дней зрение у большинства восстановилось.
