Марк Рафалов - Футбол оптом и в розницу
Но жизнь, несмотря ни на что, продолжалась. Буквально через несколько часов после сообщения о смерти вождя ко мне домой доставили письмо, датированное 5 марта 1953 года. В нем было всего две строки: «Прошу прибыть в Управление руководящих кадров Министерства тяжелого машиностроения». И далее синим карандашом приписка: «Для переговоров». Подпись: зам. нач. Управления руководящих кадров В. Данилов».
Узнаете этого вдруг прозревшего чиновника? Это ведь он присылал мне совсем недавно свои лживые отписки с задумчивыми вердиктами: «Не представляется возможным»... Новое и, прямо сказать, весьма неожиданное послание напуганного собственным бессилием кадровика меня сильно позабавило. Не успел я еще насладиться депешей Данилова, как подоспела почтовая открытка со штампом Советского РК КПСС, где был указан адрес: Миусская площадь, дом 1/2. Текст был тоже неожиданный и тревожный: «Тов. Рафалов! Вам необходимо срочно прибыть в Советский РК КПСС к секретарю райкома партии товарищу Жарову А.Г. Телефон: Д-1-00-88». Я решил, руководствуясь рекомендациями Константина Сергеевича Станиславского, держать паузу. Прошло всего несколько дней, и 13 марта мне на дом доставили телеграмму: «Прошу позвонить Управление руководящих кадров Минтяжмаша Романову ТЧК Кадры Минтяжмаш Кочубей». И этот потомок украинского писаря, казненного Мазепой, нам хорошо знаком. Он, будучи зам. нач. руководящих кадров, совсем недавно рассказывал в ВЦСПС Кузнецовой, какой я неукротимый жалобщик. А тут вдруг я ему понадобился. На следующий день тот же Кочубей отбил мне еще одну телеграмму: «1.6 марта прошу зайти секретарю райкома Жарову Кадры Минтяжмаша Кочубей». Я мужественно следовал заветам великого режиссера. Наконец, еще через десять дней, приспела новая телеграмма Кочубея: «25—26 марта, 12—14 часов прошу зайти секретарю райкома Жарову». «Эка их понесло», — подумал весело я, наслаждаясь еще одной моральной победой и наблюдая испуг жалких пигмеев, по Недоразумению находящихся на руководящей работе с кадрами.
Они уже давно расстались с последними признаками, отличающими настоящих мужчин. Своим низкопоклонством, карьеризмом и раболепием они даже злости у меня не вызывали. Только жалость и презрение. Но, признаюсь, смотрел я на их перекошенные от страха физиономии глазами пушкинского Сильвио из повести «Выстрел». Отказавшись от ответного выстрела на дуэли с графом, который в бешенстве вопрошал: «Будете ли вы стрелять или нет?» — Сильвио с поразительным самообладанием и достоинством отвечал: «Не буду... я видел твое смятение, твою робость... с меня довольно... Предаю тебя твоей совести».
Нынешних бяковых, кочубеев, доляковых даже на дуэль не вызовешь. У них ведь нет ни шпаги, ни отваги, ни совести. В лучшем случае они смогут прислать к месту дуэли секретаршу с запиской: «Начинайте без меня». В худшем направят к вам киллера, после чего кто-либо из особ, приближенных к императору, с пафосом произнесет: «Это дело беру под личный контроль!»
Через многие годы, вспоминая о моих приключениях, я сравниваю травивших меня мерзопакостных людей со многими членами ГКЧП образца 1991 года. Особенно противно было видеть лицо спившегося Янаева и его дрожащие перед камерой руки. 40 лет назад мои инквизиторы смотрелись так же. Их ничего не интересовало, кроме своей карьеры, и они были напуганы своей же мерзостью.
А к Жарову я все же пошел. Он когда-то работал в Управлении кадров нашего министерства, и мы были с ним хорошо знакомы. В отличие от своих бывших сослуживцев он не вызывал у меня приступов аллергии. Был он остроумным, смешливым и умным человеком, любившим спорт и футбол. Напомню, что во время мартовской «бомбардировки» письмами и телеграммами, я уже заканчивал подготовительные курсы в институте и начал готовиться к вступительным экзаменам. Обо всем этом я рассказал секретарю райкома, а главное — заверил его, что устраивать вендетту и восстанавливаться в Минтяжмаше не намерен. Это, наверное, окончательно растопило моего собеседника: он открыл сейф, извлек из него бутылку армянского коньяка, и мы выпили за наши дальнейшие успехи. На целых пять лет я отвлекся от Минтяжмаша. Но оказалось, что впереди меня еще ждут долгие годы общения с этим ведомством.
Спустя годы я, вспоминая о Бякове и К°, с некоторым содроганием признаю, что тогда, в 1952-м, я еще легко отделался. Ведь если бы мои мучители знали о том, что моя мама была представительницей очень известного в Харькове дворянского рода, ведущего свое начало от одного из самых богатых купцов России Кузьмы Кузина... было бы совсем худо. А если бы власть предержащие были осведомлены о том, что два родных брата мамы Борис и Евгений в Гражданскую войну воевали в Белой армии, мне бы уж точно несдобровать.
Когда я писал эту книгу и мы с моей женой Таней осуществляли ее окончательную доводку, после прочтения эпизода «Бяков и К°» моя супруга задумчиво проронила: «Можно только поражаться, что тебя тогда не посадили».
К сведению любознательных: подлинники всех упомянутых мною в этой главке документов хранятся по сей день в моем домашнем архиве.
«Индейский еврей»
Не смею обойти еще две трагикомичные истории, касающиеся «инвалидов пятой группы», как часто в середине XX века называли нас, евреев. Эта шутка была обязана анкетам, которые заполнялись при оформлении на работу. Пятый пункт в ней касался национальности.
В 60—70-е годы в состав футбольных арбитров высшей лиги неизменно входил московский судья Иосиф Мейлахштейн. Когда он сумел зарекомендовать себя опытным и надежным рефери, его вознамерились командировать на судейство за рубеж. Тут-то и возникли трудности. Дело в том, что в те годы люди с фамилией Мейлахштейн без всяких оговорок заносились в списки невыездных. Когда выездное дело поступило на подпись председателю Федерации футбола СССР В. Гранаткину, он тут же пригласил нашего героя в свой кабинет, на Арбатскую площадь. Будучи человеком глубоко порядочным, Валентин Александрович без всяких обиняков сказал: «Я могу дать согласие на твою поездку, но с такой фамилией тебя на Старой площади сразу же зарубят». Ошарашенный служитель спортивной Фемиды сперва растерялся, а потом, сориентировавшись, оперативно поменял «невыездную» фамилию на фамилию жены, став Самусенковым. Вскоре он улетел в Голландию. Тогда нашлось немало острословов, осуждавших поступок Самусенкова. Хотя, я уверен, значительно больше заслуживала осуждения система, унижавшая достоинство людей и порождавшая подобные коллизии.
Не менее забавная история из рубрики «еврейский вопрос» произошла с моим бывшим однополчанином. Он демобилизовался на несколько лет позже меня и, естественно, сразу же устремился на свою родину. А жил он в сравнительно небольшом азербайджанском городе. Как и принято в подобных ситуациях, демобилизованный офицер явился в паспортный стол своего отделения милиции для обмена офицерского удостоверения на новый паспорт. Молоденькая паспортистка попросила офицера заполнить стандартную карточку учета и принялась оформлять паспорт. Девушка попросила его назвать свою национальность. «Иудей», — желая сострить, ответил мой старый знакомый. Спустя несколько минут паспортистка вышла из кабинета начальника паспортного стола и вручила бывшему офицеру свежий паспорт. Вполне удовлетворенный экс-танкист покинул милицию. На улице он с любопытством открыл новенькие корочки и оторопел: в графе «национальность» было четким почерком написано: «индей»! Вчерашний офицер кинулся к начальнику паспортного стола. Азербайджанец с погонами майора на плечах поинтересовался: «В чем дело?» «Смотрите в графу «национальность», — ответил с дрожью негодования в голосе офицер, меняйте паспорт». «Слушай, дорогой, зачем кричишь? Не видишь разве, что девушка молодой, неопытный, она хоть русский язык понимает. Где я еще такой возьму? Давай выход искать». И тут же, еще раз заглянув в паспорт, прокричал: «Знаешь, дорогой, все еще можно исправить!» «Как!» — теряя терпение, вскричал «индей». «Слушай, берем дописываем «индей» до «индейский» и еще потом добавляем «еврей». И будешь ты тогда «индейский еврей» — я ведь бланк менять не могу, да и девчонку жаль: зарплат у ней маленький, а как ее наказывать такую? Соглашайся на индейского еврея». Поняв, что другого выхода у него нет, вчерашний офицер дал согласие и, став индейским евреем, покинул милицию. Вы думаете это моя шутка? Нет! Это самая что ни на есть быль. Мой друг сам показывал мне свой паспорт, и мы вместе смеялись.
