Павел Лосев - На берегу великой реки
Коля сбежал с холма к Волге, и вот он на песчаном берегу. Низко носились над водой белые чайки-рыбалки. Где-то пронзительно пищали луговки:
– Пи-и-ть, пи-и-ть!..
Сбросив рубашку и штаны, не задумываясь, со всего размаха Коля кинулся в Волгу. Кузяха всегда твердит: «Сразу окунайся, не тяни!» Если постепенно в реку входить – надрожишься.
Накупавшись всласть, Коля с наслаждением лежал на сухом песке под лучами горячего солнца. Где-то позади зазвенел жаворонок. Трепеща крылышками, он утонул в голубой дымке неба.
А все-таки без Кузяхи и Савоськи скучно. Разве с кручи прыгнуть? Но одному не хочется. Никто и не увидит, как он здорово прыгает.
Разве к ласточкам-береговушкам вскарабкаться? Нет, он их не тронет, просто послушает, как в глубине песчаных гнезд птенчики пищат.
Но что это? От Диева-Городища по берегу шли какие-то люди. Не там ли и Кузяха с Савоськой? Может, ищут его?
Подпрыгивая, Коля побежал навстречу незнакомым людям. Он напевал во весь голос любимую песенку матери:
Во поле березонька стояла,
Во поле кудрявая стояла…
Мать иной раз поет ее очень весело, а иногда с грустью. Непонятно только, чего тут грустного? Под такую песенку плясать хочется.
Ну-ка, балалайка, заиграй-ка.
Ну-ка, балалайка, заиграй-ка!
Славно жить на белом свете! Светит яркое солнышко, зеленеет густая трава, хорошо пахнут цветы, ласково подкатывает к ногам прибрежная волна. И такая тишина вокруг…
Вдруг в воздухе раздался протяжный, тоскливый звук. Вот он повторился – будто кто стонет, жалуется. Нет, это не луговка. Видено, какая-то другая птица. Коля никогда еще такой не слыхивал.
Чем ближе до идущих вдоль берега людей, тем сильнее и чаще повторялся неведомый звук. Вот и они. Впереди шагал широкоплечий с всклокоченной бородой человек лет пятидесяти. За ним двигались помоложе: оборванные, босые, низко наклонившие головы. Они тянули за собой на толстой бечеве тяжело сидевшее в воде судно. Захлестнутые на груди лямки лоснились на солнце, будто смазанные маслом. Люди ступали вперед только правой ногой – левую тащили за собой, словно к ней была привязана многопудовая гиря. Беспомощно болтались, будто неживые, опущенные до земли руки.
Со страхом глядел Коля на этих усталых, с трудом переводящих дыхание людей. Кто они? Один очень похож на Степана Петрова. Такие же русые волосы и белый открытый лоб. Только Степан повыше и нос у него без горбинки.
Незнакомцы шли, сосредоточенно опустив глаза, не замечая присоединившегося к ним мальчугана. А шагавший впереди человек с всклокоченной бородой, едва шевеля запекшимися губами, уныло выкрикивал:
– Еще разок! Маленький разок!
Остальные отвечали протяжным, воющим стоном:
– Эх да ух! Эх да ух!
Вот судно задержалось на мели. Люди приостановились.
– Эй, чего там встали? – раздался сердитый голос с палубы судна. – Тяни!
Напрягая все свои силы, люди упирались ногами в горячий песок.
– Тяни! Тяни! – настойчиво и зло требовал сердитый голос.
– Ой, нейдет! Ой, нейдет! – устало запел человек с всклокоченной бородой.
– Эх, пошли, да эх, пошли! – вторили остальные.
Лениво заскрипев, судно опять поплыло по воде. Похожий на Степана человек, поправив на ходу лямку, негромко и жалобно затянул:
Ах, матушка Волга,
Широка и долга,
Укачала, уваляла,
У нас силушки не стало…
Долго бежал Коля берегом реки. Смутная глухая тревога с неудержимой силой влекла его все вперед и вперед.
С палубы снова долетел сердитый голос:
– Стой! Бросай бечеву!
Облегченно вздохнули люди, враз подняли над головой лямки и бросили их на землю. На барже с грохотом и лязгом полетел в воду якорь. Как скошенная трава, свалились люди на землю, шумно дыша широко раскрытыми ртами.
Первым поднялся человек с всклокоченной бородой. Он ползком добрался до воды и стал жадно пить, всхлипывая и захлебываясь. Казалось, никогда он не утолит жажды. Самым последним дотянулся до воды худой сутулый человек с синеватым, как у мертвеца, лицом. С болезненным стоном окунул он голову в реку и так долго не поднимал ее, что Коля испугался – не захлебнулся бы!
Но худой человек, встряхнув мокрой головой, откинул ее назад и долго вдыхал идущую с реки едва ощутимую прохладу. Потом он попытался вернуться на прежнее место, уперся дрожащими руками в раскаленный песок.
– Что, плохо твое дело? – сочувственно спросил его молодой парень в рваной жилетке. – Ну-кась, я помогу.
Подхватив больного под мышки, парень осторожно оттащил его в тень одиноко стоявшего на берегу дерева.
– Вот спасибо, милок, – шептал худой человек, укладываясь на траву. – Плечо, браток, саднит. Дюже натер. Словно кипятком ошпарило. Эвон, глянь!
Он обнажил костлявое плечо. Коля увидел сгустки черной, запекшейся крови и испуганно вскрикнул. А больной человек перевел на него свои усталые глаза.
– Не бойся, малый, – прохрипел он, – на живом теле все зарастет. А помру – лучше будет. Ни печали тебе, ни воздыхания.
В спасительную тень, поближе к дереву, стягивались и остальные. Они бросали равнодушный взгляд на неизвестно откуда появившегося мальчугана. Притащили большой закопченный котел. Кто-то принес охапку сухих сучьев. Затрещал костер.
– Эх, теперь бы щец с баранинкой, – вздохнул похожий на Степана человек, засыпая в котел сухой, словно каменный, горох.
– А мне так и на дух не надо, – тоскливо отозвался больной. – Токмо бы плечо не ныло. Свет божий не мил.
– Потерпи, дружок, малость. Вот доберемся до Нижнего – сдадим тебя в больницу. Там быстро поправишься! – успокаивал его парень в жилетке.
– Э-э! Какая там больница! – безнадежно махнул рукой худой человек. – Помереть бы скорее! Вон мне уже и крест припасен.
Больной умолк и уткнулся лицом в траву.
Коля невольно бросил взгляд на баржу и вздрогнул: на корме, около руля, виднелся грубо обтесанный кладбищенский крест… Какое ужасное желание: «Помереть бы скорее!» Почему? Зачем? Разве плохо жить на свете? Вот стремительно, с радостным писком летают ласточки, спокойно несет свои темно-голубые воды красавица Волга, необъятно раскинулись утопающие в зелени луга, пестрые бабочки порхают там и тут, дружно стрекочут кузнечики, пугливые пескари, как челноки, снуют на прибрежной отмели. И вдруг – помереть! Почему так несчастны эти люди? И эти и те, которых гнали по грязной дороге в звенящих кандалах?
И уже не хотелось бегать по берегу. Ничто больше не привлекало его внимания: ни повисший высоко в воздухе с распластанными крыльями коршун, ни спешившее к водопою стадо. Коля робко приблизился к больному и, бережно тронув его за руку, положил около него свой сверток:
