Вилен Визильтер - Телевидение. Закадровые нескладушки
Наследники Прометея
В 1978 году я снимал рок-оперу «Наследники Прометея». Музыку к ней написал Александр Градский, и он же исполнял одну из ведущих партий. Если учесть, что это был 1978-й год, что это была рок-опера, что это был Александр Градский, которого руководство ЦТ на дух не принимало, то непонятно было, на что мы рассчитывали. А тут еще сам Градский, тоже не подарок. Мы ваяли нашу теле-рок-оперу в каком-то прекрасном и яростном мире. Работа эта мне потом долго в кошмарных снах снилась. Когда мы с Градским сталкивались во дворе Дома звукозаписи (там теперь располагается телеканал «Культура), ор стоял такой, что вокруг нас собиралась огромная толпа зевак. А мы и впрямь напоминали двух бойцовских петухов. Зрители со страхом ждали трагической развязки, а наш музыкальный редактор Ира Чурик хохотала до слез. Она всплескивала руками и сгибалась буквально пополам от безудержного хохота. Ира говорила, что наши с Сашей разборки напоминают ей спор двух биндюжников на одесском Привозе. Мы ругались с ним до поросячьего визга. И при всем при том не знаю, как он втайне относился ко мне, но я восхищался его незаурядным талантом, совершенно потрясающей работоспособностью и высочайшей требовательностью к себе и к соучастникам этого действа. Он даже на видеомонтаж ко мне приходил, чего никогда не делал ни один актер. Меня это ужасно раздражало, и я ему в сердцах говорил: «Саша! Ну не мешай работать!» А теперь-то я понимаю. Он органически не терпел ни одной фальшивой ноты в спектакле, где он принимает участие. Единственный, с кем Саша Градский умудрился не поругаться, был Сережа Жирнов. И в самом деле, в роли Сен-Симона Жирнов был хорош, как, впрочем, и в других ролях. На наши «утопические» песни и пляски сбегалась смотреть вся редакция.
Когда Валерий Васильевич Донцов, заведующий отделом общественных наук Главной редакции научно-популярных и учебных программ, ознакомился со сценарием «Наследники Прометея», в котором речь шла о социалистах-утопистах, он с очень большим опасением меня спросил: «У вас что, социалисты-утописты будут петь?» Я ответил: «И танцевать». На что Валерий Васильевич смог только выдохнуть: «Вы с ума сошли!» Но тем не менее главный редактор нашего научно-популярного и образовательного телеканала Вилен Васильевич Егоров посмотрел эту программу и сказал: «Послушай, дорогой мой Меерович-Данченко, этому твоему продукту, как хорошему вину, не хватает выдержки. Пусть полежит, а там видно будет». И вызревал этот плод нашего труда, как ребенок в утробе матери, девять месяцев. Вдруг, когда я уже потерял всякую надежду, вызывает меня Егоров и говорит: «Завтра в 10.30 ты должен погнать по каналу своих «Наследников» в Останкино (наша редакция располагалась на Шаболовке) для показа Стелле Ивановне Ждановой (она тогда была первым замом С. Г. Лапина по телевидению), но… ты появишься в аппаратной перегона вместе с рулоном в 10.45». – «А почему не в 10.30?» – наивно спрашиваю я. «Не задавай лишних вопросов. Меньше знаешь – крепче спишь. Понял?» – «Так точно! Понял», – по-солдатски ответил я. На следующий день я появился в аппаратной перегона вместе с рулоном в 10.45. Шуму было… Егоров рвал и метал. Грозил лишить меня премии и даже понизить в категории. В 10.50 на мониторе у Ждановой возникла наша картинка. А в 11.00 появился очень известный тогда и влиятельный композитор. Посмотрел и сказал: «Надо же, какие молодцы! Оказывается, вы и такие программы делаете!» – «А вы что думаете, что мы только – два притопа, три прихлопа?» – ответила польщенная Стелла Ивановна. И программа пошла в эфир.
Вилен Васильевич Егоров был не только талантливым журналистом, теоретиком, руководителем. Именно в его бытность советское научно-образовательное телевидение, по признанию ЮНЕСКО, считалось лучшим в мире. Но ко всему прочему, он был еще и гением аппаратных игр. Вот и в этом случае он рассчитал все до минуты. Надо ли говорить, что в отличие от моего дебюта, «Театрального разъезда», в этой ситуации все вышло с точностью до наоборот: я и премию получил, и гонорар, и постановочные, и категорию повысили, и диплом получили на международном фестивале телевизионных образовательных программ. А ведь по мнению реалистов, это был на 100 % непроходной спектакль, а по мнению тогдашнего моего начальника отдела, еще и антимарксистский.
Тайная вечеря Дюрера
В 1983 году к 80-летию первого съезда РСДРП мы снимали цикл телеспектаклей «Рассказы о партии». Мне выпала честь ставить «1917-й год». Я стал внимательно изучать все события этого года. И вдруг наткнулся на один любопытный факт: на совещании лидеров большевиков в октябре 1917 года, взявшем курс на вооруженное восстание, присутствовало 13 человек, чертова дюжина. И сразу родилась форма спектакля – тайная вечеря. Большевистский Христос, вернее, Антихрист и 12 апостолов. Был даже свой Иуда. Ленин ведь его так и называл в свое время – иудушка Троцкий. Мы восстановили в студии «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи один к одному, только усилили красные и черные тона. Художником по свету был Сережа Вальковский. И еще одно отступление сделали от оригинала. Один из апостолов, Иосиф Сталин, которого играл Сережа Жирнов, молча ходил за спиной присутствующих и покуривал трубку.
И вот сдача спектакля. Народу в кабинет Егорова набилось видимо-невидимо. Закончился просмотр. Первым слово берет, как и положено по статусу, секретарь партбюро: «Не знаю, сознательно или несознательно, но режиссер Вилен Визильтер сделал антисоветский спектакль. Это не совещание членов ЦК, а какая-то «Тайная вечеря» Дюрера». – «Побойтесь Бога! – завопил я. – Нет у Дюрера «Тайной вечери»!» – «Действительно! – неожиданно поддержал меня Егоров, – ты уж хватил через край. При чем здесь Дюрер и тайная вечеря, тем более что, как оказывается, не было у него «Тайной вечери». Конечно, нужна партийная бдительность, но при чем здесь Дюрер?»
Что-то там еще поговорили и стали расходиться. «А ты, Визильтер, останься», – сказал мне Егоров. Когда все ушли, он наклонился ко мне и шепотом спрашивает: «Послушай, ты, Меерович-Данченко, когда эфир?» И я так же шепотом ему отвечаю: «Завтра в 21.00». – «Так вот, в 22.02, расквадрат твою гипотенузу, чтобы рулон был размагничен, и «исходники» тоже. Понял?!» – «Понял», – ответил я. Спасибо Дюреру. Спас ситуацию.
Страх
Страх, который я пережил после эфира «1917 года», трудно передать словами. И тем не менее, это ощущение страха я попытался передать в одном из своих стихотворений, написанном для спектакля о Франсиско Гойя. Дело в том, что у нас в Главной редакции научно-популярных и образовательных программ была рубрика «Исторический театр». В этой рубрике я сделал несколько нашумевших спектаклей, таких, как «Томас Мюнцер». Кстати, музыку к этому спектаклю создал и записал все песни вагантов тогда еще молодой, а ныне известный и знаменитый композитор Владимир Иванович Мартынов. В этой рубрике были поставлены и «Наследники Прометея», и не дошедший до эфира «Гойя». В основу спектакля была положена та часть жизни великого испанского живописца, когда на его горизонте замаячил костер инквизиции – и этот хорошо мне знакомый жуткий, вползающий в душу мистический страх, с неистребимым душком 37-го года. Во времена моего детства и молодости он передавался по наследству. Впоследствии рукопись сценария куда-то исчезла, а стихотворение осталось.
