Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие
Спор систем считался главным содержанием эпохи. Идеологические службы и органы агитации и пропаганды приучали граждан СССР к мысли: наша система – самая свободная, справедливая, гуманная и прогрессивная. За ней будущее. А в нем, преодолев временные трудности, все получат по потребностям, отдавая по способностям! Вот это жисть, товарищи: вы – по способности! вам – по потребности! А не то что: вы – сверх возможности, а вам – как положено. А сколько положено, знает начальство. И только так! Ибо есть у нас враг – буржуйский Запад, в его последней фазе, загнивающий и гибнущий. Но, сука, сильный. И пока он такой, нет нам покоя и достатка – всё идет на оборону. И на помощь революции во всем мире.
А что у них шмотки красивые, машины классные, фильмы интересные и ох какая бытовая техника, то нам на это нечего смотреть сквозь щель в железной шторе. Надо твердить: «советское» значит «отличное». И всё. И так победим! Догоним, перегоним и выиграем спор систем. А как задавим гидру, так и настанет счастье. Вот такие идеи в целом следовало продвигать в массы человеку искусства, если он хотел, чтобы всё у него было хорошо.
Тем более что нонеча – не то что давеча: в ежовых рукавицах не мурыжим. «Оттепель», понимаете ли, либерализация художественной и вообще – всей жизни в СССР[50]. Ведь прежде многие и мечтательно предположить не смели, что можно увидеть в печати такую прозу и стихи, как, например, повесть «Хроника времен Виктора Подгурского» Анатолия Гладилина или сборник «Мозаика» Андрея Вознесенского. А тут – пожалуйста: публикуют. А ведь это совершенно другая литература. От такой отвыкли уже – авторская, ищущая, жизненная. Рубеж 50-х – 60-х годов XX века стал моментом мощного прорыва в пространство искусства новых и свежих людей.
* * *И прозвали их – «шестидесятники»…
По имени десятилетия, которое хотя и не принадлежало им одним, но именно им благодаря заняло столь заметное место в истории мировой культуры.
Это они – Гладилин Анатолий, Вознесенский Андрей, Ахмадулина Белла, Евтушенко Евгений, Рождественский Роберт, Окуджава Булат и еще многие, многие их товарищи отвоевали у серости и штампа территорию, где было место многоцветному ликующему фейерверку выдумки, поиска и таланта… Где празднично сияло веселье, а не крутились бесконечные бетономешалки красной пропаганды. Им удалось, пусть лишь отчасти, перевернуть вверх тормашками тогдашнюю изящную словесность (если эти слова уместны для обозначения социалистического реализма). На что твердокаменные литературные бетонщики вроде Софронова Анатолия, Кочетова Всеволода, Грибачева Николая и иных им подобных смотрели не без страха и ненависти.
«Шестидесятники»… Это слово называет эпоху, когда впервые в советское время ясно обозначились два направления, два разных пространства советской культуры. В одном функционировали те, кто привык и хотел жить-поживать, отгородившись от мира железным занавесом классовой догмы, раскрашенным знаменами, портретами вождей и цитатами из себя любимых. В другом – действовали те, кто чувствовал себя полноправной частью человечества, его пульсирующего творческого бытия, сопричастной его поискам и открытиям без оглядки на классовую принадлежность. Те, для кого советский спутник был спутником Земли в самом широком смысле, космические собаки Белка и Стрелка – героинями мировой науки, а не сугубо советского питомника, ну а подвиг Гагарина – триумфом всего человечества.
А началось всё с вышедшего в 1961 году в «Юности» вполне лояльного сочинения Станислава Рассадина, где, кроме признаний в любви к коммунизму и революции, говорилось, что подлинные ее носители есть не кто-нибудь, а литераторы нового поколения – «шестидесятники».
Во многом это было справедливо, однако при этом многим из этих людей предстояло пережить суровую жизненную эволюцию. Возможно, именно она позволила им вписать в мировую историю искусств ярчайшие страницы книг и биографий нового творческого поколения. Они, кружась каждый на своей орбите, формировали общее культурное движение, и получившее название «шестидесятники». Впрочем, многие из них не слишком жаловали это имя, предпочитая куда более просторное слово дружба.
3
Вот и один из ближайших друзей Аксенова – Белла Ахмадулина – писала: «Когда говорят "шестидесятники", я говорю: да называйте нас как хотите, хотя лично мне такая терминология напоминает какую-то тухлятину революционную из позапрошлого века. "Народники", "шестидесятники"… А мы – просто друзья». А один из ярчайших поэтов-ленинградцев-петербуржцев Анатолий Найман, его друг со времен учебы в Питере, размышляет в «Романе с самоваром»: «Я не шестидесятник…. Я их ровесник, с ними жизнь прожил, с кем-то близок, но к шестидесятничеству не принадлежу. Чтобы вам было понятней: Окуджава и Аксенов – шестидесятники, Бродский и Венедикт Ерофеев – нет… Объяснить разницу? Те сознавали свое место в истории как группы… А этим – в голову не приходило. Если что… в нее приходило, то исключительно личное: свое место. <…> Все мы друзья своих друзей…»
Друзья. Свое место. Место группы. Направления. Поколения.
Аксенов не раз называл его в своих текстах «поколением "Звездного билета"».
Кто ж его породил? Где оно возникло? Кем воспитано?
* * *Вознесенскому было четырнадцать, когда позвали, сказали: тебя Пастернак к телефону!
Мальчик послал ему стихи и письмо. Посмел. А тот – позвонил и позвал к себе. Волна ужаса и обожания… Через два часа он нес домой машинопись первой части «Доктора Живаго» и тетрадку новых стихов из романа, сброшюрованную багровым шнурком. Этот багровый шнурок прошьет всю его жизнь. Знакомство с мастером совпало с первой любовью школьника. В перерывах между поцелуями они читали погибшего в лагерях Юрия Казарновского – «Джаз». Вознесенский давал ей «Доктора», учительнице. А учитель и знать не знал об их приключениях, как и о том, что ученик уже потащил свои стихи по газетам-журналам. Прорвался, напечатали, без просьб мэтра, хватило того, что «поддержка была в самой его судьбе, которая светилась рядом. Первую, пахнущую краской «Литгазету» со своими стихами он привез Пастернаку в Переделкино»[51].
Аксенову тоже было четырнадцать, когда в магаданской ночи мама читала ему Пастернака, Ахматову, Брюсова и много, много других…
Гладилин был всё ж таки старше, когда пришел в Литературный институт. Девятнадцать лет – не шутки. Другое дело, что первую его вещь «Юность» напечатала уже в 1956-м, когда красавцу было от роду двадцать лет. Как раз тогда вроде бы его возрастной рекорд при поступлении побила девушка восемнадцати лет Белла. Ахмадулина. Уж такое это было место – литинститут. Система видела его миссию в одном: воспитывать нужных стране людей – советских писателей.
