Валерий Поволяев - Шебаршин. Воспоминания соратников
Был, говоря профессиональным языком, и серьезный оперативный смысл в моральном терроре против бывших разведчиков: власти любой ценой стремились вскрыть агентуру Главного управления «А» в западногерманских учреждениях и НАТО. Гроссмана и его коллег неоднократно обещали оставить в покое при одном условии — они должны раскрыть свою агентуру. Насколько мне известно, они держатся стойко. Я низко кланяюсь им: нельзя ни при каких обстоятельствах предавать людей, доверивших свои жизни нам, разведчикам.
Преследование бывших разведчиков вызвало расхождения в политических и правительственных кругах Германии, но сторонники разумного решения — прекращения гонений, скажем, путем объявления общей амнистии — оставались в меньшинстве. ХСС, ХДС, влиятельные элементы СДПГ жаждали мести.
Руководство КГБ, его сотрудники тяжело переживали судьбу своих восточногерманских товарищей. Близко к сердцу принимал все происходящее председатель КГБ. Однако наши возможности были ограничены. Советская сторона не проявила реальной заботы о своих союзниках ни при заключении договора с ФРГ, ни при его ратификации. Мы добивались, чтобы Горбачев прямо поставил вопрос о недопустимости преследования разведчиков на очередной встрече с Колем. КГБ был готов гарантировать, что он не использует ни сотрудников, ни агентуры восточногерманских спецслужб. Насколько мне известно, президент СССР обошел этот вопрос. Комитет получил разрешение Горбачева принимать в Советском Союзе на постоянное проживание лиц, подвергающихся преследованиям за работу в разведке ГДР. Практического значения это не имело — желающих довериться разваливающейся на глазах великой державе не нашлось.
Хонеккер в МосквеВ мае 1991 года в Москве оказался, однако, восточный немец номер один — Э. Хонеккер и его супруга. Его прибытие не было полной неожиданностью, в советских руководящих кругах муссировался вопрос о необходимости какого-то жеста в сторону прежних союзников, демонстрации твердости, преданности если не политическим, то человеческим обязательствам. Видимо, слова ушедшего в отставку Шеварднадзе о тех, «с кем мы делили хлеб и соль», все же не были пустым звуком: многих деятелей Кремля и Старой площади беспокоила мысль о вчерашних соратниках — расстрелянном Чаушеску, отданном под суд Живкове, преследуемых Хонеккере и Мильке, загнанных в угол Биляке и Якеше. Можно допустить, что задумывались они при этом и о собственной участи.
Решение о вывозе Хонеккера из советского военного госпиталя советским военным самолетом готовилось где-то в высших сферах и утверждалось Горбачевым. От наших неофициальных контактов на Смоленской площади прошла невнятная информация о том, что канцлер Коль якобы дал понять, что перемещение Хонеккера в Союз было бы приемлемым для германской стороны выходом из складывающейся вокруг бывшего лидера ГДР ситуации. Наши источники в Германии такими данными не располагали.
Начальник ПГУ узнал о том, что Хонеккер уже в Москве, по телефону от Крючкова, который распорядился обеспечить его пребывание силами моей службы. Я буквально взмолился: разведка не имела никакого отношения к Хонеккеру, и Хонеккер не имел отношения к ней. В чрезвычайно сложном положении находятся не только наши германские коллеги, но и сам Комитет государственной безопасности. Сведения о том, что Хонеккер находится на попечении Первого главного управления КГБ, неминуемо станут достоянием гласности (общество уже вступило в период всеобъемлющей открытости и всеобщего предательства), убеждал я Крючкова, и последствия для наших интересов могут быть самыми неприятными.
Председатель согласился со мной, но тем не менее дал указание выделить сотрудника ПГУ, хорошо владеющего немецким, который должен регулярно посещать Хонеккеров, снабжать периодическими изданиями, интересоваться их нуждами и настроением. Мы это немедленно сделали.
Шли дни. Складывалось впечатление, что стоило Хонеккерам оказаться в Москве, как советские руководители, за исключением Крючкова, просто выбросили их из памяти. Престарелая чета затосковала, выражала пожелание побеседовать с кем-то из авторитетных официальных лиц. Тщетно. Они были заброшены, а забота о них сама собой полностью перекладывалась на плечи КГБ, а точнее ПГУ, чей работник продолжал регулярно встречаться с изгнанниками.
Мы доложили о неблагополучном положении Крючкову и с его согласия направили официальную записку лично Горбачеву, указав на недостаток внимания к бывшему союзнику, необходимость определить для него более четкую перспективу пребывания в СССР и предложив, чтобы заботу о чете Хонеккеров взял на себя аппарат президента. Нам представлялось, что именно это ведомство, располагающее большим числом не очень занятых людей, обширными материальными ресурсами и высоким официальным статусом, могло бы наилучшим образом обеспечить невольных гостей нашей страны. Горбачев с предложением согласился. Первое главное управление — автор доклада — было уведомлено об этом обычным порядком через секретариат президента и секретариат КГБ.
Разложение системы советского государства уже шло полным ходом не только на макроуровнях. Некогда эффективный механизм управления, безоговорочно и четко выполнявший указания лидера, к середине 1991 года выродился в формальную, не способную и не желающую работать бюрократическую структуру. Указание президента было проигнорировано его собственным аппаратом. По-прежнему около Хонеккеров время от времени появлялся лишь все тот же сотрудник разведки, да однажды, если не изменяет память, их посетил кто-то из функционеров среднего звена международного отдела ЦК КПСС, не имевший, разумеется, ни четких инструкций руководства, ни полномочий что-либо решать.
Хонеккеры начали бунтовать, требовать, чтобы им помогли выехать в Чили, добивались какой-то определенности. Крючков был озабочен. Я чувствовал, что он искренне хотел бы найти какую-то развязку, которая позволяла бы соблюсти интересы Хонеккеров. В очередной раз мы направили свой доклад президенту Горбачеву, но шел уже август 1991 года.
Что касается наших бывших восточногерманских коллег, то КГБ и советская сторона в целом не имели возможности оказать существенного влияния на ход событий в Германии. Была найдена возможность по неофициальным каналам, но абсолютно авторитетно довести до сведения германских властей, что КГБ не использует бывших сотрудников и агентуру МГБ. Реакция на это была безразличной, возможно нам не поверили, но дело было не в агентуре. Этот аспект играл в политической кампании яркую, но, по существу, третьестепенную роль. Позиция Советского Союза учтиво принималась к сведению и полностью игнорировалась. Нам надо было начинать привыкать к тому, что мы живем в слабеющей, распадающейся, бывшей великой державе.
